БЕЛЫМ ПО БЕЛОМУ

Подробности

Создано: 14.10.2020 12:52

Просмотров: 1949

 12 декабря 1918 года правительством А.В. Колчака была введена предварительная военная цензура печати, и иркутская пресса разделилась на издания «с окнами и дверьми, прорубленными цензурой»  и  «не знающие чистых мест». Получая номер с белыми пятнами вместо статей, читатели наполняли их собственными страхами и предположениями: свирепствующая цензура создавала благоприятную почву для слухов. Им зачастую верили больше, чем официальным телеграммам. Подробности – в репортаже нашей дежурной по времени Валентины Рекуновой и её постоянного спутника Александра Прейса. 

— Лучшие календари опять от Посохинской типографии, – поморщился редактор кооперативной газеты «Наше дело» Метельшин. – Но для уездных ценник в 16 рублей невподъём.

— И бумага у Посохина для цигарок толстовата, – с готовностью подхватил ответственный секретарь, – а в деревнях каждому оторванному листку дают второе употребление. «Ирсоюз» уценил прошлогодние календари – и их немедленно раскупили: крестьяне нашли выгодным заплатить 75 копеек за 365 листков, чем отдавать по 30 копеек за каждый лист курительной бумаги. Иными словами, красная цена простого отрывного календаря – один рубль. 

— Тогда и навара ведь никакого не будет, а уж другие на нашей глупости наживутся! Общество потребителей «Труженик-кооператор» уже выпустило свой рублёвый календарь и продаёт в своих лавках, а ловкие люди скупают его – и на базаре толкают уже вдвое дороже! 

— По мне, так и вовсе бы не выпускать, чтобы жаба потом не давила. А то столько хлопот непонятно ради чего. Нас, в общем-то, не неволят. 

Тут дверь редакторского кабинета приоткрылась, и хроникёр просунул свою раскудрявую голову: 

— Заметку интересную принесли. Найдётся место в завтрашнем номере? 

— Чья заметка? – оживился редактор. 

— Блинкова. 

— Для Михаила Панкратьевича найдётся. Готовь! 

Пётр и Анна не читали военные сводки: у них был роман 

…Четыре года назад, в конце декабря 1915-го, когда Блинков переправлялся через Ангару, трос оторвался от подгнившего столбика, течение подхватило карбас, понесло, и лишь чудом удалось всем спастись. Испугаться он тогда не успел (надо было действовать), но позже страх нагнал – в 1918-м Михаила Панкратьевича едва не расстреляли: сначала большевики, а потом военный патруль белых. И когда 30 декабря 1918 года Блинков взял билет на баркас и трос опять оторвался, он уже ничего не почувствовал. Лишь подумал: «Вся страна несётся сейчас, подхваченная стихией Гражданской войны». 

С вечера 30 декабря 1918-го на подступах к Иркутску стоял в дозоре отряд атамана Красильникова: ждали наступления черемховских рабочих. В железнодорожном тупике стояли вагоны с пересыльными красноармейцами. Утром 31-го завязалась оружейная перестрелка, не умолкавшая до полудня. Правда, Блинков узнал о ней позже, а в тот день валялся с температурой. 

В середине января старый товарищ заехал его проведать и между прочим рассказал о лекции профессора Рубинштейна: 

— Он разбирал труды историка Владимира Соловьёва, но мне всё время казалось, что говорит обо всех нас сегодняшних. Да, может, так оно и было, ведь и название лекции на это указывает – «Катастрофическое мироощущение». 

— Хорошо, что я не попал на ту лекцию: всё же хочется ухватиться хоть за соломинку. 

— Михаил Панкратьевич, перестань! Мы живём в переломное время, а твои слова пахнут ладаном из заброшенной церкви семнадцатого столетия! 

— Уж как есть. 

— Нет, нет и ещё раз нет! Уж я-то знаю тебя! И мне странно видеть, как ты превращаешься в заурядного обывателя. Теперь ты похож на моего соседа, сторожа Лаврентьича. Он, бывало, всё спрашивал про конец света, а нынче утром испуганно сообщил, что «броневики атамана Семёнова идут на Иркутск и будто бы уже в районе вокзала». 

— А чего ты хочешь? Газеты закрывают по звонку из Омска, даже не объясняя причин. Редакторов отдают под суд за любую попытку напечатать неугодную военным властям информацию. Что ни день, снимаются передовицы и чуть не целые полосы. Получая номер с белыми окнами вместо статей, читатель наполняет их собственными страхами и предположениями. Иными словами, свирепствующая цензура сама и создаёт благоприятную почву для слухов. В такой атмосфере безгласности, как теперь, они неизбежны. Слухам верят больше, чем официальным телеграммам. 

— Что ж тут хорошего?! 

— Опасная ситуация, да, но она есть прямое порождение политики Омска. От сознания этого легче, конечно, не становится. Скорее, наоборот. Но, к счастью, большинство обывателей и не думают в эту сторону. Для них вовремя полученная ссуда, повышенный гербовый сбор, любовный роман, наконец, значат больше, чем военные сводки. 

Товарищ окончательно рассердился и ушёл, холодно распрощавшись. Выдержал неделю и появился с некоторым сомнением на лице: 

— В чём-то ты и прав, Михаил Панкратьевич. Вот, открыл сегодняшние газеты, а там про романтическое самоубийство: на Новой Сенной влюблённые Пётр Виноградов и Анна Шилоковская покончили с собой, оставив родителям укоряющие записки. 

12 декабря 1918 года была введена предварительная военная цензура печати. Вскоре при Штабе Иркутского военного округа было создано цензурно-контрольное отделение во главе с полковником Балабиным. Военным цензором был назначен прапорщик Ременной.  

Из газеты «Наше дело» от 12.01.1919: «На пустырях газетных листов ошалевшим обывателем воздвигаются самые невероятные слухи. Так, увидав зияющий пробел после заголовка о чехословаках, додумывают, что чехословаки оставили Сибирь. Подобным образом возникли и слухи в селениях по Якутскому тракту о вооружённых столкновениях в Иркутске». 

Из газеты «Наше дело» от 15.09.1919: В ВЕРХНЕУДИНСКЕ. Местная газета «Прибайкальская жизнь» закрыта, и сотрудники арестованы за заметку о том, что не все беженцы овечки, а есть меж ними и волки». 

После заголовка – подпись 

— Когда нас закроют, губернские профсоюзы не выразят никакого протеста. На промышленных предприятиях не случится волнений даже в виде коротеньких заявлений о гонениях на печать. Добрых слов нам и в будущем не дождаться, потому что мы не пристали ни к одному из враждующих лагерей, трезво смотрим на каждую из сторон и у каждой с готовностью отмечаем и достоинства, и недостатки. Это непростительно даже в мирные времена, а уж в пору Гражданской войны и подавно. Не знаю, удастся ли нам выдержать эту линию, но попробовать стоит, на мой взгляд. Возможно, кто-либо из редакции прежде думал так же, но теперь полагает иначе, и в этом нет ничего предосудительного. Единственное пожелание – заявить об этом, не откладывая: время теперь слишком дорого. 

Так говорил редактор «Новой Сибири» Иван Севастьянович Серебренников на редакционной летучке в начале февраля 1919 года. 

В зиму с 1918-го на 1919-й каждый номер «Новой Сибири» ожидался как последний. Формально подвести издание под закрытие было сложно – именно потому, что оно не держалось узкопартийной линии. То есть не жаловало правительство Колчака, но и насчёт большевиков нисколько не заблуждалось.  

На тот момент вся иркутская пресса делилась на издания «с окнами и дверьми, прорубленными цензурой» и «не знающие чистых мест». Стоило «Новой Сибири» позволить небольшой комментарий к событиям в Омске, как её штрафовали и грозили тюрьмой Серебренникову. Всякая публикация о военных рассматривалась под лупой, с января 1919-го запретили писать о внешней политике колчаковского правительства. Ни один из номеров «Новой Сибири» не доходил до забайкальских подписчиков: всё конфисковывали военные сразу же по прибытии почт в Верхнеудинск.  

— И в Иркутске любой тираж может быть арестован, а потому нам важно успеть высказаться о главном, – предупреждал редактор на планёрках. – А главное у нас что? Давайте, формулируйте! 

— Лозунги, во имя которых была начата борьба с советской властью, потускнели. Они стали подвергаться преследованию не только со стороны большевиков, но и со стороны борющихся с советской властью сил, – отчеканил автор передовиц. 

— Абсолютно согласен! А ещё? 

— После всего, что совершилось после военного переворота 18 ноября 1918 года, мы скатились на дно, где уже нет государственности, а есть лишь свободная игра немногочисленных групп, преследующих свои очень узкие и эгоистические интересы. 

— Очень точно! Вот об этом и пишите, успевайте! 

— Поскольку и сегодняшняя летучка может оказаться последней, – поднялся ответственный секретарь, – я тоже хотел бы высказаться. В том отношении, что не стоит смотреть на себя как на жертв. Мы имеем ту степень гласности, кою и заслужили. Помните наш щенячий восторг и ликующие пассажи летом 1918-го: «Новая власть осуждает преследование за инакомыслие»? Действительно, осуждала – ровно перед тем, как самой начать преследовать за инакомыслие. Я, старый мерзкий газетный волк, тоже обольстившийся, до сих пор тяну газетную лямку в надежде неизвестно на что. Но! Я веду мартиролог для будущих поколений, – он достал из стола аккуратный оттиск на плотной бумаге и с печальной торжественностью прочёл: – «16 июля прошлого, 1918, года возобновлено издание «Сибирь», но уже 9 ноября газета закрыта командующим 4-м Сибирским корпусом за критику военных и перепечатку публикаций из советской прессы. 6 августа 1918 вышел первый номер газеты «Дело», а 24 ноября она уже была закрыта военными – за неодобрительные высказывания о Франции. 17 августа 1918 вышла в свет беспартийная газета «Законность и правопорядок», а 19 сентября почила в бозе. 22 августа 1918 занялся «Сибирский рассвет», а 15 сентября был объявлен закат». Наконец, 10 ноября 1918 стало днём рождения нашей газеты – остаётся поставить дату смерти. 

 Новая Сибирь 11 января 1919

Распоряжением из Омска «Новая Сибирь» была закрыта через неделю, 11 февраля 1919-го – «за вредное направление». 15 марта скоропостижно скончалась «Мысль», просуществовавшая чуть больше месяца, а «Иркутские новости» продержались и вовсе два дня. 14 июля безвременно погиб «Сибирский рабочий». 

Валентина Рекунова