ЕЛИЗАВЕТА БАМ: СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПАРОДИЯ НА ТЕЧЕНИЕ ЖИЗНИ

Подробности

Создано: 22.01.2013 11:32

Просмотров: 2252

Впервые в истории Иркутского театра драмы Олег Пермяков поставил Даниила Хармса. Название пьесы – авторское, по имени героини; а жанр представления – это уже от режиссёра.

Запомните имя молодой актрисы: Анастасия Пушилина. Пусть у неё будут ещё работы уровня Елизаветы Бам – и пусть она когда-нибудь сама себя переиграет; сейчас это трудно вообразить, потому что Пермяков сотворил с нею шедевр.

Я слышал, что спектакль номинировался на губернаторскую премию – по-моему, в этом сезоне у Пермякова и Пушилиной конкурентов в Иркутске нет.

При этом кажется, что режиссёр или лукавит, или «не попал» в предложенный жанр. Получившаяся у него история не сентиментальна, а страшна до ржавого кровавого царапанья по сердцу.

…И не лукавит, и – «попал», – хотя сентиментальности нет на сцене, и в зале вместо сантиментов растут, я чувствую, тоска и раздражение – настолько одинока среди манекенов эта восторженная «Каштанка» – героиня; она одинока, как одинок ребёнок среди взрослых: ни общий язык, ни понимание невозможны в принципе.

А она (Пушилина со своей упоительной детской, собачьей радостью жизни напомнила мне Каштанку в золотомасочном спектакле Вячеслава Кокорина) – не попадает в ритм угрюмого механического слаженного движения «людей»; не попадает в такт ни с кем, как бы они ни назывались – Иван Иванович с Петром Николаевичем на трибуне (блестящие работы Ю. Десницкого и В. Жукова); Папаша и Мамаша (колоссальная, обаятельная, но тупая, смертельная для Каштанки энергия: давно не видел таких сочных ролей у А. Булдакова и Т. Двинской); Нищий (А. Лацвиеву близок Хармс: после «расстрела» у него спокойное ироничное лицо, а уходит он со сцены, потому что у него «роль кончилась»).

Каштанка любит всех вокруг, она с восторгом пытается встроиться в их ритм, в их шаг… – у неё совсем не получается! Чтобы так не получалось, как у Пушилиной, – нужна адская репетиционная тренированность: все в ногу (а тут кроме героев с именами ещё и большая механическая массовка), а у неё – ну никак. И сочувствовать ей устаёшь: она всё равно погибнет,

сделать ничего нельзя, и я изнемогаю от собственной вины – и злюсь уже на это прекрасное, удивительное, великолепное, небывалое существо. От этого в конце спектакля тяжело – хоть бы его и не было вовсе!

Спасает – сантимент: я наконец догадываюсь, что настоящий режиссёр оснащён настолько, что способен через любую историю рассказать про себя – и тогда история по-настоящему попадает и в меня – в зале.

Вся сумма грустных экстравагантностей Хармса – это история одиночества гения среди людей.

В «Елизавете Бам» достигший грустного совершенства режиссёр Пермяков продолжает историю своей театральной жизни – а значит, историю своей настоящей, единственной жизни – и той её части, которая проходила в Иркутске. Его удивительно откровенное и точное обозначение жанра спектакля – «сентиментальная пародия на течение жизни» – просится в банальную рифму с чем-нибудь вроде «одиночества бегуна на длинную дистанцию» (ей-богу, не помню, откуда это). Его «Каштанка» – это он сам, это его одиночество в лучшие минуты жизни его памятных иркутских спектаклей.

…Приближаются два юбилея двух гениев иркутской сцены – Виктора Егунова и Виталия Венгера. Перед уходом со сцены они сыграли знаковые роли у Пермякова: Егунов – Фому Опискина в «Селе Степанчикове», а Венгер – Тевье в «Поминальной молитве».

У Венгера незабываемая сцена разговора с Богом в пустом пространстве под занавес: уже нет никакой надежды на перемену, на счастье, на понимание… – но никогда не перестанет звучать в истории театра этот одинокий голос великого артиста.

У Егунова… странно, но при всей житейской гадости Фомы Фомича – остаётся как родной этот тихий протяжный и ненастойчивый голос – блестяще сыгранной роли. Я только сию минуту понял – через Пермякова, через его «Каштанку», что не просто люблю Егунова – я Опискина люблю – с его длящимся особенным одиночеством большого артиста.

«Елизавета Бам» – подвешенная в воздухе театрального подвала нота одинокого голоса настоящего художника. За Хармсом эту ноту угадал Пермяков, и в подвале Новой сцены иркутского театра сумел добиться верного звука от незабываемой «Каштанки» – Анастасии Пушилиной.