ИЗ ДНЕВНИКА НУРКОВА

Подробности

Создано: 21.11.2020 13:01

Просмотров: 4526

 

 

 

Сто лет назад, выезжая из Иркутска в губернию, мысленно прощались с родными и делали необходимые распоряжения: засады и просто стычки на большой дороге были делом обыкновенным. Но и не ехать было нельзя, а потому отправлялись, перекрестившись, кто с военным конвоем, кто с попутчиками и при оружии, а кто и вовсе в одиночку – как наш герой Иннокентий Нурков… С ним и повстречались в Верхоленском уезде наша дежурная по времени Валентина Рекунова и фотограф-реставратор Александр Прейс. Вот их рассказ. 

 

В разгар войны новая пасека! 

 

 

— Егор Кузьмич, когда же мы проедем по этим местам на поезде? – спрашивает Иннокентий у хозяина дровней и плотнее укутывается в дождевик.  

 

Его спутник, чалдон лет семидесяти, словоохотливый, бодрый и без следа накопившейся за день усталости, отвечает с расстановкой: 

 

— А хошь бы и никогда! Нашему-то брату от чугунки легче не будет. Да ты на деревни вдоль неё погляди: раньше там мужички как следоват жили: и хлебушка много было, и лошадок, а как энта прошла, так будто всем руки пообрезала! 

 

— Зато привозные товары дешевле стали. И то, что раньше в деревнях пропадало, всё в ход пошло! А сколько мастеровых понаехало, а сколько разного учёного люда прибавилось! 

 

— Нет, голубчик, у меня свой расчёт: до чугунки-то самый дорогущий омуль за 10 копеек отдавался, а таперича-то и восемь рублей не торг. А образованных шибко жалко: худо им теперь. В крестьянском-то деле как: покуда робишь – не видишь нужды, а деревенские-то учительницы разные институты проходят – а опосля живут впроголодь. 

 

— Так вы сами ведь виноваты, что мало платите. 

 

Ответить Кузьмич то ли не захотел, то ли не успел: впереди залаяли собаки, и дровни въехали в Знаменку. 

 

К чаю в усадьбе Батуриных, приютивших двух путников, подали заварные блины с мёдом.  

 

— У вас пасека? – поинтересовался Иннокентий. 

 

— Этот мёд покупной, но скоро будет и свой: с марта у нас шесть ульев. Давно хотели, но то одна война, то другая — не до того, а тут слышим, будто в феврале нынешнего, 1919-го, собирают в Иркутске губернский съезд пчеловодов. Нам побывать не пришлось, но в газетах писали, что вскорости после съезда нескольких человек командируют за пчёлами в Уссурийский край. Тут уж подсуетились мы, отправили с нарочным деньги. Недорого обошлось – по 150 рублей за улей. Ну и медоносы, конечно, посеяли этой весной. Будет, будет батуринский мёд! Заезжайте, как будете в нашем Верхоленском уезде!  

 

Иннокентий улучил подходящий момент и спросил:  

 

— А вы не родня ли хозяевам, Егор Кузьмич? 

 

— Это с какого же боку? 

 

— Так фамилия же одна! 

 

— Я старик  – а ты плохо слышишь? – он рассмеялся. – Абатуров я, а не Батурин. А ты сам-то кто будешь?

 

— Иннокентий Нурков, уполномоченный Иркутского союза кооператоров. 

 

— Есть и у нас такие! Шустрые ребята, хоть маленько враскоряку стоят: одной ногой в потребительском обществе, а другой – в кредитном товариществе. Потому как потребиловка на мелочёвке сидит: спички, сахар, чай и прочее такое. Семян уже не возьмёшь. И плуг, и кровельное железо только в товариществе. 

 

— Ну это поправимо, затем я сюда и приехал! С утра в управу пойду. 

 

— Завтра писарь мужиков собирает: видно, накопились бумаги. А вот часам к девяти можно и подойти – всех застанете и никому дорогу не перебежите, – посоветовал хозяин дома. 

 

Нурков так и сделал. 

 

 Журнал Кооперативное дело 15 августа 1919

 

Ледник не различает цвета 

 

 

В Знаменской сельской управе десятка два мужиков ведут неторопливые разговоры, но время от времени поглядывают на писаря в потёртом пиджаке с длинными, начинающими седеть волосами. И не пропускают момент, когда он достаёт из папки два скреплённых листка:  

 

— Отношение Иркутского городского самоуправления, – с важным недовольством начинает тот и неожиданно останавливается. – Коротко говоря, постановили они брать налог в два–три рубля с приезжающих на базар из уездов.  

 

— Да знаем, платили уж! С кого берут, а за кем и не доглядят; я один раз платил, а другой так уехал.

 

— Ну народ пошёл: ты же им хлеб вези, а они с тебя же и деньги! В брюхе, может, ур-ур, а нос задирают! 

 

— Попробовать бы не повезти недельку–другую, так забыли б и про налог! 

 

— Покуда не забыли, надобно исполнять. Я вас предупредил! – закругляет писарь. 

 

Разговор плавно перетекает на семена и медленно разворачивается, пока писарь опять не вставляет клин:

 

 — Вы так рассуждаете, будто нет никакой войны. Да, нас не коснулось пока, слава Господу, а в Тайшетской волости сожгли заимки крестьян из зажиточных, угнали скот, реквизировали хлебные запасы. Совершенно выжжены два громадных селения (четырнадцать с лишком тысяч душ) в Бирюсинской волости и село Старый Акульшет с населением за шестьсот человек. Погиб почти весь хлеб и сельскохозяйственный инвентарь. Крестьяне страдают от обеих враждующих сторон. Красные отбирают хлеб, скот, принуждают к гоньбе и насильственной мобилизации, а правительственные войска жгут деревни «с засевшими там большевиками». 

 

— Бирюсинские и акульшетские и не сеяли этой весной…  

 

— Именно! Положим, снимут с них недоимки, уменьшат им уездные и губернские сборы, но отдавать-то их не с чего. А вы из налога в два рубля устраиваете трагедию! 

 

 

Календарь

 

 

Повисает неловкая пауза. Мужики разворачиваются к окнам, хотя на улице ничего решительно не происходит. Но узенькая дорожка к управе, с утра аккуратно подметённая, наводит на мысль местного краснобая Лаврентия Никтополеоновича: 

 

— Как мы, бывало, завидовали волостям у железной дороги, а по нынешним-то временам выходит: чем ближе к ней, тем опаснее.  

— Ещё бы! – живо откликается писарь. – Мало того что граpaбят и жгут дома – ещё и бросают убитых незахороненными. Постреляют друг друга и разбегутся, кто останется жив. В начале мая в боях за станцию Тайшет убито около семидесяти красных. Отступая, они разобрали часть пути, произошло крушение, и прибавилось шесть новых жертв – уже со стороны белых. И ещё десять человек, расстрелянных перед уходом красных из города. Итого: около девяноста трупов, о которых не позаботилась ни одна из сторон. Всех похоронила Тайшетская волостная управа. И вот что страшно-то: только-только освободила ледник от тел, как его наполнили новые. Теперь волость хлопочет перед уездом, а уезд – перед губернией об авансе на будущие погребения.  

 

Он поднялся – и снова сел, как будто не в силах идти. Мужики виновато молчали. И почувствовали облегчение, когда кто-то бодро взбежал по ступенькам крыльца, проскочил через сени и распахнул дверь:

 

— Приветствую всех от имени Иркутского союза кооператоров! Уполномоченный Иннокентий Нурков. 

 

И, к немалому удивлению командировочного, все устремились к нему, как к давнему знакомому.  

 

— Часто ездите? – писарь указал на место рядом с собой. – На дорогах очень неспокойно теперь. 

 

— Как пошлют, так и еду. Хоть не везде меня ждут, конечно: чем дальше по тракту, тем тревожнее настроения: всюду розыски дизертиров, набеги на заимки, наветы и доносы. В деревнях все боятся друг друга, все друг друга в чём-то подозревают. И на дорогах страшновато, да. В этот раз повезло – проскочил, а вообще-то не жалуют нас ни белые, ни красные. Слышали, наверное, что в Осе убили наших кооператоров братьев Сириных.  

 

— Такие вести быстро разносятся. 

 

— А у меня всё было на глазах…

 

 Из журнала Кооперативное дело номер 2-3 1919

 

 

 

Выпороли, подстрелили и бросили в стороне от дороги 

 

 

23 марта 1919-го в Осе, в помещении волостного правления, проходило собрание местного потребительского общества. В конце, когда перебрали уже всё текущее, но расходиться всё-таки не хотелось, поднялся Василий Михайлович Сирин: 

 

— Темны мы – потому и бедны. Нет у нас согласья. А вот если мы ближе станем к своей потребиловке да к земству, тогда и капиталиста не страшно. Тогда мы и сами его за горло прихватим, мол, уйди-ка ты, мил человек, подобру-поздорову, довольно ты на наших горбах домов понастроил!  

 

— Для начала устроим свою маслоделку – дело-то выгодное, – подхватывает его брат Тимофей Григорьевич Сирин. – Другие могут, почто же нам-то не смочь? – Он чуть наклонился вперёд, доставая потёртую амбарную книгу с выписками из газет и журналов и собственными соображениями на сей счёт. С нежностью посмотрел её, огладил большими пальцами и, не выпуская из рук, однако и не заглядывая, принялся делать выкладки. И цифры, и названия деревень столько раз оборачивались в его голове, что всплывали безо всякой подсказки, будто синицы, засидевшиеся в тёплой стайке и теперь вырывавшиеся на волю. 

 

Тимофей Григорьевич, гласный Балаганской земской управы, сам себя образовывал упорным чтением и таким же упорным обдумыванием прочитанного. Эта непрекращаемая умственная работа ещё добавляла молчаливому, неторопливому Сирину значительности, и осинские крестьяне давно уже именовали его головой и во всех разговорах с посторонними выставляли как своё достижение. И Иннокентий Нурков, уполномоченный Ирсоюза, отметил это в своём блокноте. Перед отправкой в командировку редактор журнала «Кооперативное дело» заручился его обещанием привезти хоть небольшую корреспонденцию, и в первый же день в Осе он попал на собрание Общества потребителей. Надо было закрепить его разговором с братьями Сириными, но Василий Михайлович справедливо рассудил: 

 

— Лучше вам заехать на обратном пути – к тому времени и с маслобойней у нас должно сдвинуться… 

 

Он не договорил: дверь резко хлопнула, и запыхавшийся парень, не снявши шапки, крикнул: 

 

— Из Балаганска военный отряд! Шибко скачут! 

 

Все застыли: прошлой осенью казачья сотня под командой есаула Селезнёва выпорола крестьян из села Тагна, что под Балаганском. 

 

Вскоре тихий воздух наполнили ржание лошадей, отрывистые команды и топот ног на высоком крыльце. Братья Сирины молча переглянулись и выступили вперёд, а Иннокентий Нурков вдруг вспомнил не к месту: «Сирин – райская птица, птица радости и печали…». 

 

Военные искали оружие. То ли кто-то из противников кооперации нашептал командиру про Сириных, то ли просто гасили влиятельных мужиков, но обыск начали в усадьбах Василия Михайловича и Тимофея Григорьевича.

 

Всё перевернули – и ничего не нашли. 

 

— Выпороть обоих! – приказал начальник отряда.

 

Кооператоры, так и не разошедшиеся с собрания, составили депутацию. 

 

— Что переполошились-то?! Выпороли ведь, не убили. Нет, в Осе не оставим, в Евсеево увезём, там, при Штабе, и следствие будет, и приговор. Какой – не знаю, но до Штаба доставим живым, моё слово! 

 

На другое утро депутация собиралась в Евсеево, когда прибыла подвода с бурятами.

 

— Одного брата мы уже мёртвым нашли, а другой кончается… Подстрелили их и бросили в стороне от дороги умирать. 

 

Нурков съездил на это место. Красные росчерки на снегу складывались в картину военной охоты: подбитые будто пробовали взлететь, из последних сил отталкиваясь от холодной земли распластанными руками. Он отказался от предписанного командировкой маршрута и с места убийства Сириных отправился в Черемхово, чтобы отправить, по поручению осинских крестьян, срочную телеграмму в губернскую земскую управу. 

 

В тот же день её передали управляющему губернией Яковлеву, и Павел Дмитриевич немедля связался с начальником военного района полковником Сычёвым. Тут-то и застопорилось: расследование преступлений отряда поручили… начальнику того самого отряда. Только осенью, когда резко переменился курс колчаковского правительства и понадобились показательные процессы, появилось короткое сообщение о передаче военному прокурору дела двух прапорщиков – Прорвича и Николаева. Первого судили за порку Сириных, а второго – за их убийство. Фамилия командира отряда среди обвиняемых не фигурировала. 

 

 Белый Солдат

 

 

Из журнала «Кооперативное дело» от 10 мая 1919 г.: «Помощь семьям погибших кооператоров Сириных. Поступило пожертвований: от служащих Неторгового отдела Ирсоюза – 335 руб. 90 коп., служащих розничной лавки – 17 руб. 50 коп., от губернского комитета партии эсеров – 500 руб., от крестьян Осинской волости по подписному листу – 1200 руб., от Осинского волостного земства – 500 руб., от Осинского общества потребителей – 300 руб.  

 

Деньги, собранные среди крестьян Осинской волости, земства и общества потребителей, распределены так: 1. 500 руб. единовременного пособия. 2. 500 руб. на первый год, 500 – на второй и 500 – на третий. 

 

Из журнала «Кооперативное дело» от 1 июня 1919 г.: «Помощь семье расстрелянного кооператора Т.Г. Сирина. По заявлению правления Осинского общества потребителей правление Ирсоюза постановило: 1. В помощь воспитанию и обучению малолетних детей убитого кооператора Тимофея Григорьевича Сирина ассигновать 2000 руб., определив их бессрочным вкладом в Осинском обществе потребителей на имя малолетних детей Сирина. 2. Учредить фонд имени погибших кооператоров, жертв Гражданской войны, с назначением такового на обучение детей их в средних учебных заведениях, отчислив средства фонда из прибылей 1919 г.»