Конституционное развитие России

Подробности

Создано: 23.04.2013 08:17

Просмотров: 1059

К 50-летию политолога, юриста, публициста, постоянного автора «Полит.ру» и лектора «Публичных лекций Полiт.ua» Владимира Пастухова мы публикуем резюме его лекции о длинных волнах и перспективах российского коституционализма.

 

Бывают какие-то явления, которые в краткосрочной перспективе кажутся очень грустными, а если посмотреть на них в долгосрочной перспективе, то окажется, что все не так плохо, как могло бы быть.

 

Это, в первую очередь, касается российского конституционализма. Потому что, если оценивать тенденцию его развития в перспективе десятилетий, то выводы выглядят очень пессимистичными. А если смотреть на него в перспективе столетий, то в оценках появляется изрядная доля оптимизма.

 

Говоря о конституционализме, мы полагаем, что он является в определенном смысле сущностью либерализма, и поэтому зачастую эти понятия перекликаются. Это не значит, что эти категории можно абсолютно смешивать, но в пределах данного «технического задания», можно принимать их за «равные».

 

В свете «коротких волн» российский конституционализм выглядит не лучшим образом и надо признать, что происходит деградация конституционной практики. Это стало в значительной степени следствием проведения серии последовательных конституционных контрреформ, которые осуществлялись в последние полтора десятилетия. Это происходило на фоне парадоксального развития конституционной идеологии. Следствием одновременного развертывания этих двух процессов – деградации конституционной практики и развития конституционной идеологии - стало возникновение противоречия, разрешением которого должна стать более или менее глубокая конституционная реформа.

 

В последние десятилетия мы стали свидетелями плавного перехода от «хаотичной демократии», к «демократии суверенной», и от нее - к «постановочной демократии». Тот политический строй, который существовал в России в 90-е годы, можно назвать «анархоконституционализмом». Странным образом в разных политических отраслях - в судебной системе, в федеративном устройстве, в организации работы парламента – везде наблюдались какие-то элементы конституционализма. Но при этом общество в целом не было конституционным.

 

В нулевые годы начался процесс формирования хоть какой-то системы управления страной, начала выстраиваться пресловутая «вертикаль». Когда эта система стала выстраиваться, стало очевидным, что она выстраивается отнюдь не на конституционных началах. Скорее, это было похоже на реставрационный процесс, в основе которого лежали алгоритмы, знакомые с советских времен. Но при этом надо было что-то делать с конституционными обломками, свободными элементами конституционных идей и конституционных практик, которыми было перенасыщено общество 90-х. Сами по себе они не работали, но и как-то иначе строить политическую жизнь мешали, поэтому их надо было утилизировать. И они были утилизированы в рамках концепции суверенной демократии, которая, по сути своей, являлась концепцией ограниченного конституционализма.

 

То, что строил Владислав Сурков, было, конечно, неконституционной политической системой, но она по инерции включала в себя определенные конституционные практики, которые в той или иной степени допускались, и которые власть пыталась как-то интегрировать в единое целое с новыми неконституционными практиками. Это была переходная политическая система – ни «нашим», ни «вашим».

 

«Девяностые» годы были «конституционализмом без границ», в том смысле, что он был совершенно не оформлен и не структурирован; «нулевые» годы были временем «ограниченного конституционализма», по понятным причинам, а «десятые» годы – это образец «заграничного конституционализма», в том смысле, что он живет теперь только за границами России, конституционализм стал первым русским эмигрантом нового типа.

 

Особенность нынешнего политического момента состоит в том, что ни один государственный институт, который должен осуществлять власть, эту власть не осуществляет, включая и такой институт власти, как Президент Российской Федерации.

 

Проблема российского общества вовсе не в том, что Путин им управляет не так, как этого хотелось бы его оппонентам, а в том, что этим обществом никто, в том числе и Путин, на сегодняшний день не управляет. Центры принятия политических решений, реальные центры власти, оказались расположены где-то в тени.

 

Другой проблемой сложившегося политического порядка вещей является то, что конституционный принцип разделения властей реально не действует. Власть монолитна, она транслируется сверху вниз единым потоком из неких «политических туманностей». И в рамках этого потока нет места ни для независимого и самодеятельного парламента, ни для независимого суда. Это приводит, естественно, и к деградации парламента, и к деградации суда. Потому что известно, что если какой-то орган в теле не функционирует, он начинает быстро деградировать.

 

Если мы говорим о Государственной Думе и Совете Федераций, то они трансформируются в своеобразное НКО, которое функционирует только ради того, чтобы защищать свой корпоративный интерес. Что касается суда, то он постепенно трансформируется в некий департамент по делам суда, который является продолжением административной системы. Правосудие в России заменено правовым администрированием.

 

То же самое можно сказать и о федерализме, потому что никаких элементов федеративных отношений реально не наблюдается. Они сведены и на практике, и в законодательстве к минимуму. Последним штрихом в этом процессе «резекции федерализма» (пусть и мнимого) был уход Шаймиева, он визуально отделил эпохи, и после его ухода система окончательно приняла допотопный унитарный характер.

 

Плюс ко всему, государство теряет свой светский характер. Наблюдается процесс сращивания религиозных институтов и органов государственной власти, идет взаимопроникновение этих структур.

 

Мы должны признать, что на протяжении последних 12 лет происходило выдавливание конституционных практик из политической жизни страны.

 

Одновременно с этим прискорбным процессом, как ни странно, параллельно в России шел процесс укрепления конституционной идеологии. Если практика была совершенно однозначно печальной, то в отношении идеологии нельзя быть столь однозначными. Но для того, чтобы этот тренд заметить, придется отмотать пленку нашего исторического фильма не на 30 лет, а лет на 200-250 назад, потому что здесь начинает работать закон больших цифр.

 

Понятно, что Россия не была родиной конституционализма. И в то же время, нельзя сказать, что конституционализм не имел здесь почвы и был нам навязан, потому что Россия никогда не была завоеванной страной, и сюда просто невозможно было принести конституционализм на кончике чьего-то штыка. То есть, если бы не было внутренней потребности, то ничего конституционного не приросло бы извне. Существенные элементы конституционализма возвратились в Россию, скорее, прилипнув к русскому штыку, к штыку победителя, а не побежденного в наполеоновских войнах. То есть, к тому времени была уже какая-то внутренняя потребность, и она была в какой-то степени удовлетворена за счет импорта. Довольно скоро в России появился и свой доморощенный конституционализм, похожий на оригинал, как «Жигули» на «FIAT».

 

Поскольку конституционализм был импортным продуктом, он с самого начала вызывал некое подозрение и очень тяжело приживался на новом идеологическом рынке. Потому что до конца XVIII - начала XIX века весь основной тренд развития государственной идеологии в России сводился к сакрализации террора. В определенном смысле, русская политическая традиция – это оправдание государственного терроризма. В этом, возможно, сущность концепции самодержавия. Самодержавие - политическая концепция, оправдывающая и обосновывающая право государства на террор. Если на Западе конституционализм развивался в достаточной степени органично, разлагая традиционную политическую философию и заменяя ее собой, то в России он столкнулся с ожесточенным сопротивлением и отторжением.

 

Российский дореволюционный конституционализм был очень однобоким и больше чувственным, чем умственным. Но зато он был крайне агрессивен, очень эмоционален, очень радикален, потому что ему нужно было переломить эту систему, заточенную на террор. В этой борьбе конституционализм свелся к форме и пропитался духом народничества. И, когда в 1916-18 годах произошел переворот, на волне этого переворота победил уже своеобразный «советский конституционализм». Он был совершенно уникальным явлением, которое признавало конституцию и конституционное государство, но только формально. Написанная большевиками конституция диктатуры пролетариата отвергала абсолютно все принципы реального конституционализма и заменяла их живодерскими принципами террористического государства (оставаясь в рамках русской политической традиции в этом смысле). Лет через 50 за это и зацепилось правозащитное движение. Оно-то как раз и уловило противоречие между буквой, формой и содержанием советского конституционализма. Оно попыталось в это противоречие, в эту узкую щелочку влезть, потому что полагало, что, если в СССР есть хоть какая-никакая конституция, то надо наполнять ее пустые формы содержанием, а за это надо бороться. И правозащитное движение, по сути, все оказалось выстроено вокруг идеи «соблюдения советской конституции».

 

Все правозащитники были жуткими буквоедами, и благодаря их въедливости через два десятилетия мы получили совершенно новое явление – правозащитный конституционализм, как промежуточную форму между советским и посткоммунистическим конституционализмом.

 

Содержание «правозащитного конституционализма» сводилось к идее наполнения пустых советских конституционных форм соответствующим конкретным буржуазным содержанием. Поскольку движение формировалось в острой борьбе, в ожесточении, под дамокловым мечом террора, то оно, опять-таки, было больше эмоциональным, чем умственным. В результате мы пришли в 90-е годы с правозащитным багажом, где самое главное было –провозгласить права, заявить о свободе, или лучше – прокричать о ней.

 

С точки зрения провозглашения прав, текст российской конституции 93-го года является уникальным. Ни одна конституция мира не собрала воедино такую энциклопедию всех мыслимых и немыслимых прав, и в этом огромная заслуга правозащитников. Проблема состоит в том, что в этой борьбе за права и принципы они забыли о том, что в конституционализме является главным. А главным в конституционализме является механизм реализации этих прав и свобод, механизм сдерживания государства. Ни одного реального механизма сдерживания не было заложено.

 

Вот в таком состоянии мы подошли к постсоветскому конституционализму.

 

Если говорить о специфике российского конституционализма, то следует признать, что это такой «мерцающий конституционализм», который соответствует, видимо, духу нашей цивилизации. Он сначала вспыхивает, потом гаснет, потом вспыхивает заново, но уже на другом уровне. И таким странным образом мы движемся, в общем-то, в нужную сторону.

 

У нас есть некий идеологический прогресс, видный сквозь призму больших исторических чисел, и есть некий частный практический регресс последних десятилетий. Регресс даже по сравнению с теми уровнями, которые существовали 20-30 лет назад. Он не с потолка свалился, а является следствием внедрения в жизнь определенных антиконституционных практик - конституционных контрреформ.

 

Самой первой, а, может быть, и самой значимой, самой существенной конституционной контрреформой, без которой все последующее выдавливание конституционализма было бы невозможно, была судебная конституционная контрреформа, известная под названием «судебная реформа Козака». Ее главным достижением было то, что управление судебной системой было сосредоточено политически исключительно в руках администрации президента Российской Федерации. До 1999 года оно было децентрализованным. Суды у нас никогда не были независимыми, они не были независимыми тысячелетиями. Но в 90-е годы они были специфически независимыми, в том смысле, что управляли ими все, кому не лень. И самое существенное влияние на суды оказывали местные власти: губернаторы, мэры и так далее. Конечно, нельзя забывать и про олигархов всех типов и уровней. Так вот эта реформа покончила с судебной пугачевщиной, и все перешло под управление администрации президента, где было воссоздано то, что раньше называлось судебно-административным отделом ЦК КПСС.

 

Судьи оказались в полной зависимости от председателей судов. То есть, «бытовая» ежедневная жизнь судьи стала от начала и до конца зависеть от того, какие у него отношения с председателем. От этих отношений зависит продвижение по службе, от них зависят квартиры, которые судья получает, от них зависят поощрения. Председатель, таким образом, стал полностью управляемым администрацией президента, а судья стал полностью управляемым председателем суда. Вот и вышла вертикаль.

 

Следующим очень важным моментом стала «процессуальная лоботомия», когда из гражданско-процессуального, арбитражно-процессуального и, тем более, из уголовно-процессуального кодексов были аккуратно изъяты все те нормы, которые обеспечивают состязательность процесса. Конкретные нормы с конкретными ограничениями были заменены нормами общего содержания, а потом эти нормы общего содержания были интерпретированы в направлении ограничения прав защиты и ограничения прав сторон. И, конечно, резко упало значение судебного акта как некого объективного документа, являющегося лакмусовой бумагой законности всего процесса.

 

Следующим очень значимым этапом конституционной контрреформы является «медийная контрреформа» 2000-2003 годов, которую как конституционную контрреформу практически никто не воспринимает, но от этого она не стала менее значимой. Для широкой публики она ознаменовалась «телевизионными войнами»: войнами за НТВ, «первую» и «шестую» кнопки, и так далее. Но смысл этой медийной реформы состоял в переподчинении основных средств массовой информации государству, не только телевидения, но и основных печатных изданий.

 

Кризис 1998 года практически всю прессу, и тем более телевидение, сделал банкротами, и государство воспользовалось этой ситуацией. Тут еще очень кстати случился одновременно взлет Газпрома. Именно консолидация доходов от газового и нефтяного экспорта позволили государству практически во всех основных средствах массовой информации стать прямо или косвенно собственником. По сути, редакции были поставлены на колени, ни о какой независимости редакторов и их защищенности перед собственником сегодня в России не может быть и речи - любой собственник может выгнать любого редактора.

 

Когда опосредствованный контроль над редакционными кадрами был восстановлен, была восстановлена и мягкая цензура. Потому что были восстановлены практически в своем первоначальном виде идеологические отделы администрации президента. То, что мы мягко называем «пресс-службой» - это сегодня сложный механизм ежедневного торга со СМИ по поводу того, что и как должно быть озвучено в информационном пространстве, и, конечно, что не должно быть озвучено. Это огромная работа, к «информации и информированию» на самом деле отношения не имеющая, но зато имеющая прямое отношение к пропаганде.

 

Эти две конституционные контрреформы подготовили главную - политическую контрреформу, спровоцированную, в основном, украинской Оранжевой революцией. Украинцы так сильно в 2004 году напугали российскую элиту, в том числе и президента, что это спровоцировало раньше времени окончательный конституционный поворот, точнее - переворот. Политические реформы 2004-2005 годов находятся в прямой связи с тем, какой «кошмар» в то время происходил на Украине.

 

Была введена пропорциональная избирательная система, что в реальных условиях того времени означало отказ от выборов как таковых. В том числе, были отменены выборы губернаторов, фактически назначаемым стал Совет Федераций, формальностью стали выборы в Государственную думу и региональные законодательные собрания. Была выстроена та пресловутая вертикаль власти, кризис которой мы сегодня наблюдаем.

 

Итог всех этих конституционных пертурбаций был очень интересный, потому что, если смотреть под этим углом, то все события конца 2011-го - начала 2012-го годов, все «болотные волнения» могут быть интерпретированы и как конституционный кризис. Потому что возникла вилка между очень глубокой неконституционной практикой, которая стала следствием конституционных контрреформ, и вопреки ей развивающимся конституционным самосознанием и конституционной идеологией. Возник серьезный зазор между идеологическими процессами, которые развиваются в обществе, и политическими процессами, направленными на изгнание конституционных практик из жизни общества. Если данное противоречие потребует разрешения, то оно будет разрешено в форме конституционной реформы. Совершенно понятно, что конституционная реформа - это скрытая пока, но, в конечном счете, самая главная политическая цель, к осознанию которой, в конце концов, придут обе стороны политического противостояния в России.

 

Как может быть разрешено это противоречие между неконституционными практиками и конституционной идеологией? Оно может быть разрешено двумя «крайними» способами.

 

В одном случае - за счет полного тоталитарного подавления не только конституционных практик, но и конституционных идеологий, и установления какого-то откровенно антиконституционного режима. В этом случае Россия будет отброшена лет на 70 назад, а, может быть, и еще дальше, приблизительно в 80-е годы XIX века. И тогда мы заасфальтируем этот кризис до будущей войны и революции.

 

Во втором случае, сценарий может быть прямо противоположный - все-таки осуществляется конституционная реформа, в рамках которой делается тот логический шаг, к которому Россия идет двести лет. Какой был первый шаг? – Признать право конституции на существование. Какой был второй шаг? – Признать право на существование действительных конституционных принципов. Так давайте уже сделаем и третий шаг и признаем те общеизвестные механизмы реализации этих принципов, которые существуют во всем мире, то есть воплотим не на словах, а на деле и разделение властей, и сменяемости власти, и конкуренцию в политике и в экономике. Давайте сделаем этот последний шаг: найдем и воплотим в жизнь реальные механизмы ограничения власти.

 

Как оптимист полагаю, что, несмотря на все сумрачное состояние сегодняшнего конституционного духа, более вероятен в длительной исторической перспективе именно второй вариант. Как это ни парадоксально, в России существует скрытое конституционное большинство, и за этим конституционным большинством будущее.

 

Сегодня мы имеем возможность наблюдать в России за тремя атавистическими точками политического роста. Одна такая точка - это реликтовый либерализм, яростный либерализм, похожий на философию бомбистов из ХІХ века. Вторая точка роста, можно назвать ее «пенной» - это такой же реликтовый традиционализм. Его апологеты сейчас у всех на виду, но они на виду только по одной простой причине – потому что их все время показывает наше «цензурированное» телевидение. Третья точка такого атавистического политического роста - это сама наша реликтовая власть, которая, как птица феникс, собрала себя одновременно по лекалам советского и досоветского прошлого, которая находится вне времени и вне пространства и истерично ищет вне этого времени и пространства какую-то опору.

 

Каждая из этих атавистических точек роста имеет поддержку у групп, составляющих от 10% до 15% населения - не больше. От этих людей, конечно, очень много шума, очень много криков, очень много комментариев в интернете. И все это создает впечатление, что общество сошло с ума. Но в реальности все это не отражает целиком настроений в обществе.

 

Есть огромная масса людей, которая живет вне интернета и не замечена в пристрастии оставлять следы-комментарии своего политического бытия. Эта масса молчит, но эта масса не нейтральна, она на самом деле конституционно заряжена, то есть ориентирована на вполне конституционные ценности.

 

Можно привести только одно доказательство. Когда затрагиваются реальные интересы этой массы, она вдруг начинает действовать «инстинктивно-конституционно» – как только власть попыталась навязать этим людям что-то, что для них было важно, что касалось их детей. Правительство предложило им выбрать курс «религиозного образования» в школе. И существенная часть выбрала совершенно нейтральный курс этики, и еще значительная часть - общий курс основ мировых религий. То есть основная масса населения выступила за светское государство и светское образование.

 

Сегодня основная часть населения настроена конституционно, и в этом большое отличие современной политической ситуации от политической ситуации начала ХХ века. Потому что тогда тоже был либеральный рывок, и было традиционалистское сопротивление, но масса тогда была абсолютно не конституционна. И эта масса из себя выбросила большевизм как ответ на либеральный и традиционалистский вызов. А сегодня все наоборот, сегодня радикальные меньшинства пытаются навязать обществу в тех или иных формах разные версии большевизма: государственного, традиционалистского, либерального, в конце концов, - а общество его не принимает, потому что пропитано неким конституционным духом.

 

Проблема состоит сейчас в том, что конституционно заряженная масса пока не нашла своего лидера, не нашла свою точку роста. Потому что никакой спокойной либерально-конституционной толковой программы этому большинству еще не предложили, а всем этим кричащим людям она не очень доверяет. Общество хоть и «колебнулось» сильно в конце 2011 года, но очень быстро «схлынуло» обратно, потому что не нашло ничего, что бы его устроило, и затихло до поры. Но, рано или поздно, оно все-таки свой ответ найдет. И оно найдет его именно через конституционную реформу.

 

Зачастую, под конституционными реформами понимаются какие-то очень поверхностные вещи. Например, просто хотят отменить поправки к конституции, которые были приняты после 2008 года. Или, в крайнем случае, хотят отменить все те конституционные контрреформы, о которых мы говорили. Но этого недостаточно. Реальная конституционная реформа будет реформой, которая исправит не ошибки или злую волю Путина - кому как нравится - а ошибки того поколения, которое делало Перестройку и уходило от нее, которое ошиблось в 93-м году, когда писало Конституцию под грохот танковых орудий. Конституционная реформа должна не возвращать нас к Конституции 93-го года, а исправлять ее недостатки. И, если это произойдет, пусть через 5 лет, через 10 лет или даже через 15 лет – для человека эти сроки, конечно, очень важны, но для истории они ничто – то будет запущен совершенно новый механизм конституционного развития России, не имеющий ничего общего с тем, что мы наблюдали до сих пор.

 

Владимир Пастухов

Источник: http://www.polit.ru/

 

 

 

 

Air Jordan 1 Retro High OG "Obsidian" Sail/Obsidian-University Blue For Sale