Благовест Ипполита Корецкого

Подробности

Создано: 13.10.2019 20:59

Просмотров: 3357

И снова Иркутск времён гражданской войны, и снова в неожиданном ракурсе. На этот раз для попадания в прошлое используем простой код: привычное теперь слово ЮЗЕР слегка меняем, к примеру, на ЮЗИСТ – и получаем уже не заурядного пользователя, а телеграфиста, работающего на аппарате Юз. Комната с аппаратом становится, ясное дело, «юзовской», само же здание телеграфа остаётся на месте, только переходит в формат Иркутска–1919. Тот же город, но с минусовкой в 100 лет – это уже другая картинка, но ещё узнаваемая и манящая. К тому же у нас опытные проводники – дежурная по времени Валентина Рекунова и фотограф-реставратор Александр Прейс.

Дежурная подушка

— Поднимайся Ипполит, третий раз бужу. Ты забыл про ночное дежурство?

— Хотел бы… – он рывком поднимается и первым делом пакует «дежурную подушку», подаренную на прошлые именины.

Телеграф ярко освещён, свет падает на улицу через огромные окна, создавая иллюзию, что за ними радостно и тепло. А там по-прежнему неутомимо и монотонно трещат аппараты, выдвигая бесконечные ленты с телеграммами, а усталый чиновник безостановочно собирает их, машинально записывает номера, складывает в пачки. Сам передаёт депеши – сосредоточенно, быстро, без малейшей возможности вникнуть в смысл. Москва, Саратов, Самара мелькают на ленте, и, кажется, им не будет конца.

...Ближе к полуночи Ипполит понимает ещё, что несёт чью-то радость и чьё-то горе, но уже ничего не может почувствовать. Только боковым зрением отмечает: морзист, ещё минуту назад бойко писавший с ленты, уснул.
«Сейчас с соседней станции будут грозить служебной», – думает он, но думает как-то отстранённо: полуночная дремота сковывает его, и только раздражённый голос юзистки Марии Павловны выводит из оцепенения:

— Время не то пишете! Что за невнимательность, молодой человек!

Старший морзист запоздало вспыхивает:

— У нас большой провод, нагрузка… Вам на юзе легче – готовые буквы на ленте, не надо ничего расшифровывать. Вы и сами могли бы исправить…
— Нет уж, потрудитесь! И не следует думать, – Мария Павловна берёт официальный тон, – что буквопечатающий аппарат требует меньшей квалификации.
Она вскидывает голову, собираясь ещё что-то добавить, но аппаратную заполняет густой протяжный звук большого колокола.
— Благовест! – спохватывается Мария Павловна. И виновато скрывается в «юзовской».

Телеграфный аппарат Юза позволял передавать информацию без предварительного кодирования и при приёме сразу печатать её на ленте. Передатчик управлялся с помощью чёрно-белой клавиатуры, похожей на рояльную. Скорость передачи составляла 200 знаков в минуту. Аппарат носил имя своего создателя Дэвида Эдварда Юза (1831−1900). Усовершенствован в 1872 г. Э.Ф. Краевским.

Телеграфисты, работавшие на таком аппарате, назывались юзистами и юзистками, а помещение с аппаратом – юзовской.

…Сдав смену, Мария Павловна не спеша идёт в гардеробную. Дверь наполовину открыта, и изнутри идёт странный многоголосый звук – будто посапывают. Она встаёт на порог и замирает от неожиданности: скамейка и оба стула заняты спящей молодёжью. Сидя спят, в неудобных позах, но так сладко – как щенки соседской собаки. Новенькому (кажется, его зовут Ипполит) места вовсе не досталось, и он улёгся на подоконнике, обняв свою «дежурную подушку».

Мария Павловна крадётся к своей кабинке, но задевает металлический ящик, непонятно зачем здесь стоящий, чертыхается – и срабатывает как звонок: молодые люди враз просыпаются и, слегка потянувшись, разбегаются, освежённые пятиминутным сном. Мария Павловна с изумлением смотрит на них, припоминая, бывало ли что-то подобное в её молодости. И уже закрывая дверь в гардеробную, замечает неподвижную фигуру на подоконнике. И думает – неожиданно в рифму: «Ипполит крепко спит».

Дома снова вспоминает его, запоздало смеётся – и приходит к грустному: «Дело вовсе не в пуховой подушке, а в возрасте, когда сон ещё свеж и сладок». И снова в рифму: «Ипполит, Ипполит крепко спит, крепко спит – у него пока ничего не болит».

Заговорил на своём языке

Лет до одиннадцати Ипполит водился с Филимоном: тот был двумя годами старше и намного сильней. Матушка Ангелина Кирилловна этого не приветствовала, однако не возражала и даже штопала на машинке вечные Филины шаровары, предварительно замочив их и на три раза выстирав. Сам бесштанный арестант отсиживался в это время на кухне и заправлялся впрок.

Жил Филя в доме наискосок, по фасаду точь в точь таком же, но внутри очень сильно перегороженном, так что выходили не квартиры уже, а клетушки, и в них каким-то образом помещались целые семьи. Там и запахи были совсем другие, и даже когда пекли пироги и варили варенье, оставался густой тошнотворный дух, приносимый с работы кожевенниками, отвальными, золотарями.

В зиму на 1912-й Ипполит очень сильно болел, так что даже не сдавал переводные экзамены – мать сочла, что лучше уж на второй год остаться, но хорошо пролечиться. В больнице он пристрастился к книгам и после, дома уже, всё читал у окна, только изредка взглядывая на улицу и уже не цепляясь взглядами за прохожих. Он мало разговаривал в эту пору, когда же новые впечатления прорвали плотину, Ангелина Кирилловна с радостью констатировала совершенно книжную речь. Быть может, на улице она и показалась бы натянутой, но в их квартире звучала достойно и совершенно естественно.

Ипполит с матерью занимали четыре комнаты, и плата за них отрывала большой кусок пенсии, остававшейся от отца. Встав перед выбором, обучать ли сына в гимназии либо ограничиться пятиклассным училищем, Ангелина Кирилловна выбрала… мебель. Потому что полный курс гимназии означал, увы, переезд в крошечную квартиру, а стало быть, и продажу ореховой детской, кабинета массивного маньчжурского дуба, дубового же спального гарнитура, гостиной с обитой шёлком оттоманкой и курительным столиком, столовой с резным трёхстворчатым буфетом и мраморною приставкой для самовара.

 

Дорогущий сервиз по сходной цене

Вся эта роскошь досталась Корецким по случаю и за четверть цены: в 1909-м по неведомым Ангелине Кирилловне, но, должно быть, серьёзным причинам наметился исход из Иркутска самой сердцевинки местного общества – инженеров, юристов, дельцов свободного толка. В газеты посыпались предложения массивных шкафов, декорированных кожей буйвола, английских сервизов на страшно сказать сколько персон, роялей, экипажей петербургской работы... Барские квартиры распахнулись для перекупщиков, а полную меблировку, включая и ростовые цветы, можно было лицезреть в Аукционном зале на Трапезниковской. И Ангелина Кирилловна поняла, что пробил её час, дававший смысл и значение ежедневной экономии, привитой с детства. Корецкие в 1909-м смогли позволить себе квартиру в четыре комнаты, и Илларион Константинович приценивался к новой мебели, приглашая супругу то в мастерскую Хоментовского, то к Коковихину. Там всё было добротно, но без шика, и Ангелина Кирилловна предлагала не торопиться. А покуда муж был на службе, сравнивала ценники, осторожно торговалась, ловила минуту и умудрилась-таки набрать всё, что нужно, за ничтожную сумму. У неё и на «Беккер» хватило б, но ставить его было уже решительно некуда.

Воцарившись в комнатах стиля модерн, Ангелина Кирилловна стала ожидать продолжения, но чудо оказалось разборчиво и потребовало доплаты: в зиму на 1912-й скоропостижно скончался Илларион Константинович, а вскоре заболел Ипполит. И всё же новая, как по нотам, речь Ипполита заронила у Корецкой надежду, и, заходя в пустующий кабинет, она очень живо представляла, как сын войдёт сюда в чине коллежского советника – как отец. Со временем надежда лишь разгоралась, и ей, коллежской советнице, не под силу оказалось принять отмену всех чинов и наград в 1917-м. И выражение ожидания сохранилось у неё на лице, и глаза всё прищуривались, вероятно, от вглядывания в лучшее будущее.

А сыну нравились перемены. В Иркутске с удивительной быстротой открывались, закрывались и снова открывались газеты. И в 1918-м, и в 1919-м редакторы были готовы к аресту. И правда, все висели на волоске, но Ипполита занимало другое: во всех этих изданиях его замечательно принимали, дивясь умению «извлекать мелодию из засушенных слов». В секретариатах натурально прекращалась работа, когда на семнадцатом году мальчик заворачивал что-то вроде «Нам предстоит перейти ещё одну из граней времени в направлении своей будущей деятельности по руслу наибольшей целесообразности».

Он помогал корректорам, а иногда хроникёрам, и мечтал устроиться на телеграф.

— Прежде там, говорят, был отбор, но с началом большой войны пошли послабления, а при нынешнем-то безлюдье и уж вовсе не кочевряжатся, так что кончай училище – и вперёд! – заверил Ипполита фельетонист «Свободного края».

И так и вышло, к немалому удивлению Ангелины Кирилловны.

Пойду воевать, а за что – неведомо

Филимон в эту пору уже года четыре работал с отцом на кожевенном заводе. Ипполит редко видел его, но в самый день устройства на телеграф неожиданно повстречал на Большой. И сразу – по-взрослому:
— Какой же в свете новых событий оклад жалования в производственных мастерских?

Филя добродушно рассмеялся:

— Ты, что ли, про зарплату? Ну, как профсоюзы зашебаршили – на кожевенных-то заводах заработок поднялся. У меня, как чернорабочего, – 964 рубля. А отец за квалификацию прибавку имеет – у него в прошлом месяце вышло 1142 рубля.
— Но это раза в три больше, чем у обычного телеграфиста, – не сдержал удивления Ипполит.
— Давай махнёмся? – опять рассмеялся Филя. – Вот то-то и оно! И брони у нас нет, а на телеграфе-то, может, убережёшься, – он посмотрел на Ипполита, как в детстве, когда брал под защиту. – Слышал, небось: в городах мобилизация начинается, с восемнадцати до сорока пяти погребут. А за что воевать пойдем – и не знаем.

 

Валентина Рекунова, реставрация фото: Александр Прейс

Иркутские кулуары