Иркутская крамола, или Как это делалось 110 лет назад

Подробности

Создано: 21.10.2016 13:26

Просмотров: 1285

Сегодня мы представляем вниманию наших читателей   отрывок из неопубликованной пока книги журналиста Владимира Скращука «Крамола. Неподцензурная печать Восточной Сибири в канун революции 1905 года». Конечно, искать аналогии в столь далеком прошлом – дело явное неблагодарное, но кое-что поучительное в этой истории есть. Хотя бы то, что никакие усилия не бывают совсем уж напрасны и даже если в итоге все идет не так, как было задумано, вам будет что вспомнить.

История России, как это ни печально, изучена большинством из нас крайне плохо. Многие не шли дальше школьного курса – а он изложен в расчете на очень средние способности рядового школьника; существуют фрагменты, изучением которых не особо интересовались и профессиональные историки.

Среди прочих «белых пятен» есть и такая узкая, но небезынтересная тема, как подпольная печать, широко распространившаяся в Сибири в канун первой русской революции 1905–1907 годов. Иркутску в этом вопросе повезло, как мало какому другому городу. Значительное количество оппозиционеров, революционеров и просто инакомыслящих проходили через столицу Восточной Сибири в двух направлениях: сначала с запада на восток, потом обратно – после отбытия наказания. Кое-кто задерживался в Иркутске по собственной воле, а кто и по приказу вечно подозрительных правоохранителей. К началу ХХ века город выглядел просто заповедником различных политических течений, а тут появились новые партии – социалистов-революционеров и социал-демократов.

За всем этим многообразием зорко следило око государево в лице прокурора Иркутской судебной палаты, и вот в 1908 году в город прибыл очередной прокурор, пробывший на посту как раз до февральской революции 1917 года, – Евгений Петрович Нимандер. Через некоторое время после назначения на пост он обобщил результаты борьбы с революционным движением и издал книгу (под грифом «для служебного пользования», разумеется) «Обзор революционного движения в округе Иркутской судебной палаты».

Уже во введении автор «Обзора…» отмечает: «Самое количество возникавших дознаний о преступных деяниях государственных в первые годы по введении в Восточной Сибири судебной реформы было крайне незначительно: во второй половине 1897 года всех дознаний поступило 20, в 1898 году – 59, в 1899 году… – 49, в 1900 году – 42, в 1901 году – 44 и только с 1902 года количество дознаний стало увеличиваться».

На протяжении пяти лет с 1890 по 1894 год полиция не выявила ни одной подпольной типографии во всей империи. В 1895–1897 годах нашли по одной типографии (все в западных и центральных губерниях); в 1898 году – четыре, в 1899 – одну, зато в 1900 – сразу восемь. В то же самое время зафиксировано издание 20 подпольных газет, 61 брошюры, 153 воззваний. Начальник Особого отдела Департамента полиции Сергей Ратаев писал в 1902 году: «Революционная пропаганда охватила весьма широкий район, в настоящее время нет такого уголка в империи, где не воспроизводили бы на гектографе или мимеографе революционные воззвания…». Это особенно интересно в свете того факта, что к 1904 году в нескольких городах Восточной Сибири (Туруханск, Киренск, Нижнеудинск, Илимск, Мысовск, Верхоянск, Средне-Колымск) не было ни одной библиотеки, в Иркутской губернии и Якутской области не было ни одной легальной типографии за пределами губернского и областного центра.

Нелегальная журналистика в Сибири

Распространение подпольной издательской деятельности естественным образом породило специфическую терминологию, описывающую эту деятельность в выражениях, понятных для посвященных, но весьма туманных для посторонних. Тех, кто занимался перевозкой нелегальной литературы, точно и прямолинейно именовали «лошадьми» – хотя по объемам и весу речь шла скорее о ломовых повозках, чем об отдельном животном. Для описания типографий использовали систему понятий: «Техникой» подполья – в более широком смысле слова – называли… организацию издания и распространения печатного слова. «Техника» в более узком понятии означала просто типографию. «Провал техники» – кому из революционеров не знакомо это сочетание слов, означавших в свое время настоящую катастрофу для партийной организации. Хорошая «техника» гарантировала, при прочих равных условиях, господство партии в умах подполья…».

Ручной печатный станок

Революционные настроения в разных городах и губерниях Сибири распространялись неравномерно, ряд городов Западной Сибири не имели подпольных изданий. Новониколаевская (Новосибирская) группа социал-демократов была создана в 1902 году итак и не смогла наладить полноценную типографию. В Барнаул подпольные издания проникали двумя путями: через ссыльных и через гимназистов и студентов, обучавшихся в Томске. Политические дознания в округе Иркутского суда (за исключением случаев оскорбления императорского дома) как раз «…производились по поводу хранения сочинений противоправительственного содержания». Ссыльные не только приобретали запрещенные издания, но и «…сами занимались составлением таковых и размножением их на гектографе и направляли свою деятельность к их распространению как путем личной передачи для прочтения местными жителями, так и рассылки по почте».

О масштабах явления можно судить лишь по косвенным данным – например, адвокат В. Бернштам вспоминает: «Как-то в одном глухом городе Восточной Сибири, когда мы оба, мой товарищ и я, были всецело поглощены защитой по политическому делу, к нам на квартиру пришел незнакомый ссыльный и сообщил, что, по точным сведениям, полиция собирается ночью сделать обыск у всех политических, забравшихся в город или живущих в его окрестностях; он спрашивал, разрешаем ли мы ссыльным принести к нам на сохранение их вещи и книги. Мы согласились. И вот ссыльные начали «приносить». Ничего подобного ни товарищ, ни я не ожидали. Я не говорю о кучах запрещенных книг и периодических изданий! Они принесли кучу фальшивых паспортов!..

– Полюбуйтесь-ка, – сказал он, смеясь, – что нас ожидает, если все это найдут на наших столах и припишут нам! Ведь каторгою пахнет!».

Лев Троцкий, отбывавший ссылку в Иркутской губернии, объяснял позднее, что, несмотря на формальный запрет, до какого-то момента способные к литературному труду марксисты могли писать и в местные СМИ, не испытывая тревоги за свою судьбу: «Из Усть-Кута я стал писать в «Восточном Обозрении». Сперва я ограничивался корреспонденциями на местные ленские темы, а затем перешел и к литературно-общественным статейкам. Цензура была довольно снисходительна, поскольку газета писала о высоких материях, не касаясь местных исправников». Так именно ссылка стала для будущего профессионального революционера тем местом, где он действительно научился писать – если включать в это слово весь цикл действий от поиска темы до окончательной правки текста.

Против всех

Первый революционный кружок, созданный в Иркутске в начале 1899 года и раскрытый властями, состоял из десяти человек. Среди прочих там были два сельских учителя, учащийся военной фельдшерской школы, рабочий, нижний воинский чин из дворян. Главным занятием стало «…чтение нелегальной литературы». Организатором кружка считался ссыльный Ян Махайский, а первым политическим проявлением считается попытка организовать забастовку 4–7 апреля 1901 года в типографии «Конкуренция» Мронговиуса. Стачка завершилась полным провалом: хозяин отказался сократить рабочий день.

Гораздо больших успехов Махайский добился на почве пропаганды. В конце 1890-х, находясь в ссылке, он написал и в 1898 году издал на гектографе книгу «Умственный рабочий», основные положения которой стали вызовом не только существующему порядку, но основной линии революционного движения. Махайский утверждал, что рабочий класс эксплуатируется всем «образованным обществом» – и интеллигенцией в первую очередь. Одним из основных угнетателей рабочих выступает революционная интеллигенция, стремящаяся «подчинить себе рабочий класс и жить за его счет». Противоположностью социализма «умственных рабочих» является «пролетарский социализм» по принципу равного разделения всего дохода.

Эта работа, как и сама личность Махайского, произвела большое впечатление на иркутян. Писатель Исаак Гольдберг вспоминал Махайского как одного из самых ярких деятелей Иркутска в начале ХХ века. Позднее историки установили, что перу ссыльного теоретика принадлежат как минимум две прокламации, изданные к 18 апреля (1 мая) 1902 года в Иркутске: «К иркутским рабочим» и «Майская стачка». Содержание прокламаций на фоне общего настроения пусть и немногочисленных рабочих наделало столько шума, что накануне праздника солдатам гарнизона раздали боевые патроны, полицейские части привели в состояние повышенной готовности, а ночью в городе дежурили конные патрули.

Социал-демократы

К моменту подготовки «Обзора…» правоохранительные органы не обладали достоверной информацией о дате создания в Иркутске комитета Сибирского социал-демократического союза. Для полиции точкой отсчета стало 16 марта 1902 года, когда по городу была разбросана первая прокламация за подписью Комитета. Редактор газеты «Восточное обозрение» Иван Попов вспоминал, что иркутские социал-демократы хотели начать издательскую деятельность еще в 1900 году и отказались от этой мысли по причине отсутствия группы, которая взяла бы на себя организационные и литературные заботы. В первый социал-демократический комитет вошли Виктор Мандельберг (меньшевик, первый депутат Государственной думы, избранный от Иркутска), инженер О. О. Шиллингер, доктора Илья Ромм (отец кинорежиссера Михаила Ромма) и Вайнштейн.

Старые ссыльные, чаще склонявшиеся к эсерам, считали Сибирь «постоялым двором, который они оставят при первой же возможности». Пропаганда и агитация в Сибири считалась излишней и вредной, «потому что благодаря ей мог отдалиться срок их возвращения в Россию, где только и возможна была настоящая революционная работа». Социал-демократы, напротив, сразу начали вести агитацию среди учащейся молодежи. Партийная типография работала в самом центре Иркутска – на улице Луговой (Марата). С июня 1902 по апрель 1903 года в Иркутске было обнаружено 28 наименований прокламаций, подписанных Иркутским комитетом РСДРП. Уже за этот короткий срок техника изготовления прокламаций изменилась трижды: «…вначале они изготовлялись на стилографе и гектографе с рукописного текста, затем с текста, отпечатанного на пишущей машине и мимеографе, и, наконец, на типографском станке».

Крупным событием стало распространение тысячи листовок в городском Общественном собрании 13 января 1903 года. Акция была приурочена к завершению цикла лекций по истории XIX века, прочитанных с разрешения властей дворянином Кулябко-Корецким. Лектор говорил в основном о революционных движениях в Западной Европе, причем отношение его к теме, по оценке властей, было «сочувственное». Лекции пользовались большой популярностью, на последней присутствовало около тысячи человек. Один из политических ссыльных хотел от имени слушателей поднести лектору благодарственный адрес, однако помощник полицмейстера потребовал прекратить чтение. Именно в этот момент по залу были разбросаны листовки, а сам адрес позднее распространялся по Иркутску в виде гектографированной прокламации.

Несмотря на большое количество зрителей, полиция и жандармы не могли установить, кто именно произнес речь, хотя многим было известно, что это ссыльный студент М.С. Киселев, прибывший в Иркутск в 1902 году. Прокламации разбросал ссыльный студент Глеб Бокий – в будущем известный чекист и член коллегии Верховного суда. В 1901 году он был арестован и привлечен по делу группы «Рабочее знамя». Судя по краткости следствия (чуть более месяца) и мягкому приговору (отдан под особый надзор полиции), в данном случае вины не было. В феврале 1902 года Бокий арестован во второй раз по делу о подготовке уличной демонстрации и выслан на три года в Восточную Сибирь вместе с еще двумя однокашниками. Есть сведения, что Бокий работал десятником на строительстве Кругобайкальской железной дороги. Летом 1902 года неугомонный Бокий в третий раз арестован в Красноярске за отказ выехать в место ссылки. Арест в Иркутске за разбрасывание прокламаций грозил уже большими неприятностями, но спас случай: по высочайшему повелению от 13 сентября 1902 года Бокий попал под общую амнистию студентов.

После арестов в апреле, июле и ноябре 1903 года и феврале и мае 1904 года городской комитет РСДРП был очень ослаблен, но продолжал издание прокламаций. В 1903 году местные власти фактически предпочли закрыть глаза на распространение нелегальных изданий, сделав вид, что они в очередной раз привезены из Томска, где работали шесть мимеографов одновременно, превращая один полученный экземпляр «Искры» в несколько сотен всего за сутки. Отчасти в замалчивании реального положения дел в Иркутске сыграла роль личность генерал-губернатора Пантелеева. Несмотря на свою службу в жандармском корпусе, он старался поддерживать хорошие отношения и с коренными сибиряками, и с авторитетной общиной ссыльных, и даже с влиятельной еврейской общиной. Его дочь тяготела к общению со ссыльными, а о придворной жизни (сразу после Иркутска Пантелеев был назначен генерал-адъютантом Николая II) отзывалась без должного почтения. При таком генерал-губернаторе, опасавшемся, вероятно, однажды увидеть в списке арестованных собственную дочь, социал-демократы даже провели в конце июля 1903 года партийную конференцию.

Благодарная аудитория

Одновременно с откровенно революционными прокламациями за подписью РСДРП и ПСР в Иркутске нелегальные издания выходили и в учебных заведениях. По данным полиции, в одной только духовной семинарии издавались три нелегальных журнала – «Порыв», «Семинарский вестник» и «Свисток». Издания не имели «партийной окраски» и издавались «под влиянием особых причин» – тех же самых, которые привели в 1901 году к забастовке семинаристов. Забастовка началась с локальных требований: восстановить уволенных за различные провинности учащихся и в то же время отчислить трех доносчиков. Ректор семинарии иеромонах Алипий отличался совершенно не монашеским поведением, неприязнью к прогрессу и исключительной грубостью, так что даже получил от подчиненных кличку «Хам».

В ходе борьбы, завершившейся судебным разбирательством в отношении 16 семинаристов, городские и епархиальные власти выселили протестующих из общежития и лишили содержания, в семинарию неоднократно наведывались полицейские и даже казаки. В ответ семинаристы организовали сбор средств для нуждающихся, создали Совет депутатов и издали тиражом 300 экземпляров бюллетень «Забастовка». Журнал был рукописным, единственный сохранившийся экземпляр имел фантастический объем 140 страниц. На обложке журнала стояли две пометки: «Читай осторожно!» и «Начальству и подлецам журнал не давать ни в коем случае».

Доклад Сибирского союза РСДРП на II съезде РСДРП существенно дополняет официальную картину: «Движение растет вширь; комитеты не в состоянии учесть стихийность его; появляются местные «органы печати». Выходит «Крамола», газета для учащихся в средних учебных заведениях, ярко социал-демократического направления. Появляется орган «Окраина» неопределенного революционного направления, печатающая известия из с.-рев. и с.-дем. прессы. На 2-м номере прекращает свое существование. Появляется орган социалистов-революционеров – «Отголоски борьбы», состоящий из перепечаток из «Революционной России» и местного бюллетеня». Упомянутый в этом документе журнал «Крамола», «выдержанный в искровском духе», издавала группа учащихся во главе с Г. И. Крамольниковым.

Журнал «Окраина» издавался коллективом, в котором объединили свои усилия ссыльные студенты, учащиеся мужской гимназии, промышленного училища и духовной семинарии. Первый номер вышел в августе 1902 года, а последний, пятый, – в 1903 году. Рукописный журнал размножали на гектографе, что предопределило совсем не большой тираж. «Окраина» выступила – видимо, первой в Иркутске – против строительства памятника Александру III, «который 13 лет тормозил развитие России». Нельзя не процитировать отрывок из этого текста, сохраненный иркутскими библиографами: «…к чему этот монумент, когда город тонет в грязи, когда городу нужнее постоянная переправа через р. Ангару, нужнее школы, мостовые, освещение и пр., но только не памятник?».

Понимая, что подпольная типография – это немедленный арест и срок для всех участников, иркутские социал-демократы еще до начала революции использовали в своей работе такую передовую технологию, как фотографирование подпольных изданий. В первой половине 1905 года издания Иркутского комитета РСДРП попали в руки полиции в Иркутске, Нижнеудинске, Слюдянке, на станции Иннокентьевская, разъезде Пономаревка и даже «на отдаленных приисках Витимской золотопромышленной системы». В распространении принимали участие чернорабочие железной дороги, рабочие столярной мастерской, телеграфист и сестра милосердия. Случались и анекдотические истории: 9 февраля 1905 года в Иркутск на празднование столетия обретения мощей святителя Иннокентия прибыл из Томска архиерей Макарий. Сопровождавший Макария келейник привез целый чемодан брошюр с духовными поучениями, но при раздаче их верующим выяснилось, что в каждую вложено воззвание Томского комитета РСДРП «Свобода слова».

Как легальные издания проиграли подпольным

18 апреля (то есть 1 мая по григорианскому календарю) 1905 года в городском театре произошла крупная для Иркутска демонстрация. Газета «Восточное обозрение» описала это событие кратко и сухо: «Спектакль в городском театре в понедельник 18-го апреля пришлось прекратить в начале 4-го акта вследствие производившегося публикой на галерее шума». Автор заметки в хронике по цензурным соображениям не мог описать событие подробнее, зато сразу трое непосредственных участников оставили воспоминания.

Литератор Исаак Гольдберг писал спустя 20 лет: «В начале четвертого акта оперы, как только взвился занавес и на сцене еще не начиналось действие, из правой «кукушки» с громким шелестом выпорхнула пачка листовок, мягко и плавно полетевших вниз. В партере зашевелились, задрали головы кверху. Вслед за первой пачкой с другой стороны сыпнулась вторая. Кто-то взволнованно и еще неуверенно крикнул:

– Товарищи! Да здравствует Первое мая!..
Крик несколько мгновений оставался одиноким – но галерка очнулась, опомнилась и грянула:
– Да здравствует Первое мая!.. Ура!..
Все повскакали с мест. Оркестр умолк. Растерянный дирижер оглянулся на партер, на яруса, артисты на сцене растерянно переглядывались. В зале дали свет. По коридорам забегали дежурные околоточники и полицейские. Посредине партера вырос полицмейстер Никольский, задравший голову вверх и высматривающий что-то на галерке. А там все кипело. За первым криком поднялся грохот и громче всего послышалось:
– Оркестр, «Марсельезу!..» … «Марсельезу!»...».

Полиция успела окружить здание, были вызваны войска. Поскольку на галерке оказались в основном гимназисты и прочая молодежь, делом чести старших иркутян, сидевших в партере, стало отстоять их перед полицией без последствий. Переписали участников, но не проверяли названные фамилии. Процедура затянулась до глубокой ночи. Обыск уходящих не производили, поэтому листовки удалось спрятать, а часть даже передать солдатам.

Член Иркутского комитета РСДРП Вячеслав Локуциевский, освобожденный незадолго до демонстрации из тюрьмы, считает, что события были организованы более четко и прошли строго по плану. «В день 1-го мая (18-е апреля ст. стиля) комитетом решено было устроить демонстрацию в городском театре. С этой целью было куплено значительное количество билетов на балкон и галерку. В театр был послан организованный хор под руководством т. Гаевского. На галерке и на боковых местах расселись наши распространители с запасами первомайских прокламаций. Я был назначен ответственным руководителем демонстрации. В начале, кажется, 4-го акта «Черевичек» из ложи «кукушки», помещавшейся около сцены на уровне галерки, была выброшена первая пачка прокламаций. Мною была сказана очень коротенькая речь о значении Первого мая как праздника международной солидарности рабочих всего мира».

Рассказ Ивана Попова дополняет обе версии и дает представление о том, как развивались события с точки зрения властей: «На Красную Горку, в воскресенье после Пасхи, состоялась демонстрация в театре. Я знал о ней еще до спектакля и уговаривал гимназистов, техников, горняков, семинаристов и гимназисток отказаться от демонстрации, так как о ней знают жандармы и на детской площадке, рядом с театром, приготовлены солдаты. Но мои уговоры не помогли. Среди демонстрантов был и мой сын, которого его товарищи уговорили идти ко мне в директорскую ложу.

– Ивану Ивановичу придется нас выручать, ты должен помогать ему, а не осложнять дело. За посторонних хлопотать ему будет легче, чем за своего, – говорили сыну товарищи, рекомендуя ему быть в партере, а не на галерке. Александр поворчал, но пришел ко мне в ложу.

Был последний спектакль сезона. Шла опера «Песнь торжествующей любви». Театр был полон. Налицо были и все жандармские власти и полиция. Мишина (губернатора) не было – побоялся приехать. В 3-м акте, после какой-то арии, на галерке запели «Марсельезу». Оркестр пытался заглушить ее, но хор демонстрантов осилил его. Пришлось спектакль прекратить. В коридоры галерки и балкона жандармы ввели солдат и оцепили проходы. Жандармы хотели переписать демонстрантов, но никто из них не выходил в коридор. Ротмистр Гаврилов грозился, что он очистит галерею солдатами. Публика в партере волновалась, требовала, чтобы увели солдат, и заявила, что не разойдется, пока не выпустят учащихся с галерки и балкона. Я, в качестве одного из директоров театра, убеждал Гаврилова не переписывать демонстрантов, махнуть рукой, тем более что ничего серьезного не было. Меня поддержал приехавший в театр директор промышленного училища В. О. Тышко. В конце концов Гаврилов согласился не спрашивать документов и удовлетвориться простым объявлением фамилии и обещал никого не задерживать».

Все участники конфликта могли считать себя победителями. Революционеры провели результативную акцию; студенты приняли участие в веселых событиях; полиция отметила для себя неблагонадежных и не допустила перерастания акции в массовую уличную. Однако стремление властей любой ценой избежать скандала (даже если ради этого пришлось отпустить ключевых организаторов) сыграло в итоге против губернатора и полиции. Приобретенный успешный опыт совместного радикального действия, революционное выступление, не имевшее последствий, подтолкнули молодежь к более активному участию в революционном движении. Гольдберг, например, уже спустя несколько месяцев стал членом боевой дружины и боролся с «черной сотней». Демонстрация и реакция властей, разумеется, не могли не стать темой для разговоров горожан. События (довольно скромные, по оценке Попова) обрастали яркими деталями в духе двух неофициальных версий. Официальная государственная печать замалчивала происходящее, официальная оппозиционная печать говорила эзоповым языком, и лишь радикальные издания могли преподнести обывателю случившееся во всех красках и деталях. Этот раунд борьбы был на ровном месте выигран революционерами – без жертв и с большим преимуществом.