Казнь по подозрению

Подробности

Создано: 12.04.2018 16:13

Просмотров: 2169

Наша дежурная по времени Валентина Рекунова и не думала, что сможет решиться на книгу о революции и гражданской войне. Даже когда её многотомник «Иркутских историй» уткнулся в 1917 год, она робко отодвинулась в 1900-й. И книга о начале ХХ века в Иркутске стала прорисовываться, но вдруг закрылся канал, ушло ощущение времени, даже и хорошо знакомые персонажи утратили очертания… А период с 1917-го, напротив, обозначился явственно: во время ремонта в квартире друзей выскочили тетрадки с мемуарами, посыпались откуда ни возьмись фотографии, и революционная периодика, прежде казавшаяся сумбурной, обозначила линии поиска. Так незаметно написались четыре главы, одну из которых Валентина Михайловна и предлагает сегодня.

 

Узнав дату судебного заседания, Осип Борисович Патушинский поспешил в редакцию недавно открытой газеты «Мысль» — просить, чтобы послали на процесс хроникёра.

 

— Дело, на первый взгляд, выигрышное: у стороны обвинения решительно никакой доказательной базы, одни только догадки и предположения. Но для военно-полевого суда и подозрения будет довольно… 

 

«Поможем, если самих не прихлопнут»

 

— Опять вынесут смертный приговор? – печально усмехнулся редактор. – В завтрашнем номере (он протянул адвокату гранки) будет заметка о предании военно-полевому суду есаула Трофимова, известного своими зверствами в Нижнеудинском уезде. Да, с военных нужен спрос, и суровый. 

 

— Трофимова я не стал бы, разумеется, защищать. Но под одну гребёнку с военными попадают и гражданские служащие госпиталей. Вот и в этом случае маляр Латышев и двое его товарищей, Усов и Богачнов, оказались, по сути, заложниками.

 

13 ноября прошедшего, 1918-го, года между шестью и семью часами вечера семеро неизвестных ворвались в парикмахерскую Юкольчука и забрали деньги и вещи на сумму около сорока тысяч рублей. Ни сам хозяин, ни его супруга и сын не успели никого разглядеть: грабители были в масках и сразу же загнали семью в подполье. Правда, запомнили «черкесскую речь», и следствие двинулось было в этом направлении, но скоро зашло в тупик. Вот тогда-то и взяли в оборот показание некоего Дубровского, будто бы пострадавшие говорили, что «уж верно, сосед Латышев и навёл бандитов». Какие у Дубровского были резоны – бог весть, но только ни сам Юкольчук, ни супруга его, ни сын не подтвердили этого показания. Кроме того, у Латышева было двойное алиби.

 

 — Но следствие словно бы оглохло, ослепло и ведёт маляра со товарищи прямой дорогой на казнь! Вот почему так необходимо присутствие на процессе представителей прессы! – горячился Патушинский. 

 

— Положим, убедили, но только не факт, что нашу газету не закроют ещё до начала судебного заседания. При большевиках газеты схлопывались, как воздушные шарики, – и теперь ведь не лучше: военная власть, хоть она и белая, так же беспардонна и не терпит даже и намёка на критику. Каждый номер может оказаться последним.

 

6 августа 1918 г. вышел первый номер газеты «Дело», а 24 ноября она была закрыта распоряжением из Омска – за неодобрительные высказывания о Франции. 17 августа 1918 г. открылось новое издание «Законность и правопорядок», а 19 сентября оно уже прекратило существование. Та же участь постигла и беспартийный «Сибирский рассвет», просуществовавший с 22 августа по 15 сентября того же, 1918, года. По указке из Омска запрещена «за вредное направление» «Новая Сибирь», выходившая с 10 ноября 1918 г. по 11 февраля 1919-го. «Сибирский рабочий» продержался около полугода (с конца января 1919 г. по середину июля), но и он приказал долго жить за своё «антиправительственное направление». По три дня отработали редакции «Нашей мысли» и «Иркутских новостей». 

 

Дело о нападении на парикмахерскую Юкольчука слушалось 13 марта 1919 года. Хроникёр газеты «Мысль» встретился с адвокатом Патушинским ещё у входа и сразу отрезал:

 

— Ваше имя мне слишком хорошо известно, моё же вам не скажет покуда ничего; пусть я буду просто «Б» – как и подписываюсь в газете. 

 

—К чему такая конспирация? – несколько опешил Осип Борисович.

 

— При теперешнем положении конспирация вовсе не помешает, – и он передал адвокату свежий номер «Мысли» с телеграммой: «В Тюмени 150 мобилизованных взбунтовались, вооружились захваченными на складе винтовками и начали безобразничать в городе. Приказываю бунт подавить самыми жестокими мерами и всех захваченных с оружием бунтовщиков расстрелять на месте без всякого суда. Об исполнении и о числе расстрелянных мне срочно донести. Командующий сибирской армией генерал-лейтенант Гайда. Начальник штаба Сибирской армии генерал-майор Богословский».

 

 

Богословский Борис Петрович (1885—1920), участник Первой мировой и Гражданской войн, генерал-майор, в феврале 1918 г. вступил в РККА, с июля 1918 командующий 3-й армией Восточного фронта, после сдачи Екатеринбурга перешёл на сторону белых, начальник штаба Средне-Сибирского корпуса (1918), начальник штаба Восточного фронта (1919), в январе 1920 перешёл на сторону красных, расстрелян в Омске.

 

 

Гайда (Гейдль) Радола (Рудольф) (14.02.1892-15.04.1948), унтер-офицер Австро-Венгерской армии, капитан чешской армии (1917), генерал-майор чешской армии (1918), генерал-лейтенант (1919). В России с 1916-го в составе сербской, а затем чехословацкой армий, один из руководителей мятежа Чехословацкого корпуса (1918), командующий Сибирской армией (1918), снят с должности Верховным правителем А.В. Колчаком (1919), возглавил антиколчаковский мятеж во Владивостоке, передан командованию Чехословацкого корпуса, эвакуирован в Чехословакию, замначальника Генштаба Чехословацкой армии. Обвинялся в коммерческих аферах, занимал профашистские позиции, в 1945-ом арестован, осужден к двум годам заключения, умер через 11 месяцев после освобождения.

 

Патушинский не смутился, по крайней мере, не подал вида. И до конца процесса оставался спокоен. И хроникёр с чистым сердцем написал: «После речи прокурора защитник подсудимых Осип Борисович Патушинский в прекрасной речи разбил все доводы обвинения. После часового совещания суд вынес всем обвиняемым смертный приговор. В виду того, что они под судом никогда не стояли, постановлено ходатайствовать перед командующим о замене казни бессрочной каторгой. При чтении приговора мать подсудимого Латышева упала в обморок, а с сестрой Латышева сделалась истерика. Б.»

 

Восточное обозрение  от 15 октября 1903 г.

 

Газета «Мысль» была закрыта военными властями 15 марта того же, 1919, года – на пятой неделе своего существования.

 

«Не люблю большевиков, но лучше забыть об этом»

 

Дело об убийстве в июне 1918-го доктора Белянина долго лежало без движения: никто из иркутских адвокатов не хотел защищать обвиняемого – кондуктора Миромазова, недавнего активиста Нижнеудинского совдепа. И Патушинский от этакой «чести» отказался. В октябре 1918-го колчаковское правительство ввело военно-полевые суды, и над заключённым-большевиком нависла угроза смертной казни. Однако в марте 1919-го обнаружилось, что у Миромазова два защитника – Алексеев и Эфрон. 

 

Осип Борисович Патушинский положил непременно попасть на судебное заседание, сел на видное место. Алексеев молча ему поклонился, а Эфрон во всё время судебного заседания словно бы обращался к нему одному.

 

— Миромазов – классический большевик, – начал он, – и работа кондуктором ещё более отточила в нём установку на давление, натиск. Не случайно его так боятся семьи железнодорожников, выступающих против большевиков. Не случайно, что именно он представляется всеми как главный убийца доктора Белянина. Я сам противник большевиков, но если забыть, что на скамье подсудимых совдеповец, то всё обвинение разом рассыплется, ведь, по сути, нет ни одного доказательства участия Мирамазова в этом жестоком убийстве. Да, то, что случилось на станции Худоеланская после отступления белых, ужасно: доктор Белянин, оставшийся с ранеными, расстрелян, труп его обезображен, перед убийством с Николая Павловича сняли пиджак, брюки, ботинки, золотое кольцо, часы. Все эти вещи расстрельщики поделили, поссорившись из-за часов. И заметьте: всё это сделали не пришлые, не иностранцы из числа красных мадьяр, а свои же братья-железнодорожники. Таков ужас гражданской войны, и чтобы его не усугублять, мы не должны уподобляться преступникам.

 

Второй защитник, Н.Н. Алексеев, сосредоточился на формальной стороне дела, особо подчеркнув, что высшая мера наказания в данном случае безусловно неправомерна: на момент совершения преступления смертная казнь в России была отменена. 

 

После продолжительного совещания суд признал кондуктора Миромазова виновным в соучастии в убийстве доктора Белянина и приговорил его к двадцати годам каторжных работ. 

 

Из суда Осип Борисович Патушинский отправился на квартиру к брату Григорию Борисовичу и ещё застал у него шумную делегацию мастеровых Торгового дома «Железнов и К0».

 

— С первого февраля (то есть, считайте, полтора месяца) ни копейки не получили, – старательно сдерживаясь, рассказывал пожилой рабочий. – Хотели на другое предприятие перейти, но администрация не отдаёт паспорта, а без них, дело ясное, никуда не устроиться. Не знаем, как поступить по закону, а семьи-то распоследний рубль проедают. 

 

— Что же, будем действовать через суд, – отвечал Григорий Борисович. – Сегодня же я составлю исковое заявление, – и, проводив нежданных гостей, сердито заметил Осипу: – Даже и восемь месяцев под большевиками ничему не научили работодателей. Только отлегло – и опять за старое! 

 

— Да и суды хороши: окружной Иркутский только что отказал в регистрации устава Союзу земских работников Черемховского уезда, и лишь на том основании, что документ содержит в себе механизмы отстаивания экономических интересов. 

 

— Вот-вот: сами усердно плодим недовольных, натурально подталкиваем к тому, чтобы от простейших экономических требований переходили к политическим! Совдепия вообще для кого-нибудь стала уроком?

 

— Отчасти да. В Иркутске квартиронаниматели объединились для защиты своих интересов и наняли опытного юриста – присяжного поверенного Минского. 

 

— Ну или сам Минский подсуетился и создал-таки себе ещё одно рабочее место, – натужно рассмеялся Григорий Борисович.

 

— Идея витала в воздухе, вот он её и материализовал. А польза для многих будет, и в первую голову – для старика Гинзбурга.

 

Известный в городе резчик по металлу Давид Яковлевич Гинзбург, по общему мнению, счастлив был в сыновьях. Старший, Абрам, не только вырос здоровым, но и перенял отцовское ремесло. На него-то и решили родители переписать всю свою усадьбу, что на углу Канавной и Саломатовской улиц. А любимец только того и ждал: он давно уже расписал под аренду все комнаты, включая и родительские. 

 

Пока Гинзбург-старший с его престарелой супругой отходили от изумления, энергичный внук (тоже любимец, разумеется) решил их поторопить – и в два счёта перерезал все провода, оставив без телефона и без электричества. 

 

Больнее всего для Давида Яковлевича оказалось расстаться со своей мастерской, ведь и в семьдесят три он работал шесть дней в неделю и имел договор с торговцем Лейбовичем. Он-то, кажется, и надоумил старшего Гинзбурга вступить в Союз квартиронанимателей.

 

 — И теперь юрисконсульт Минский защищает его интересы в суде, – заключил торжественно Осип Борисович. – Это первое его дело в новом статусе, и уж он обеспечит ему счастливый конец! 

 

«В противном случае буду вынужден пустить пулю»

 

Белогвардейский переворот в Иркутске июля 1918-го стал толчком к восстановлению судов. В губернии процесс затянулся до марта 1919-го, а 18 февраля иркутская газета «Мысль» сообщила: «На днях в местных судебных установлениях получен из Министерства юстиции закон о введении в Восточной Сибири суда присяжных. Введение суда присяжных предположено в текущем, 1919-ом, году. При Иркутком окружном суде создана комиссия по скорейшему проведению в жизнь этого закона».

 

Газета "Мысль"

 

И потянулись к окружному суду пострадавшие. Без особых, конечно, надежд: обидчики с приходом чехословаков и войск Временного правительства либо покинули город, либо тщательно скрывались; да и улики по прошествии времени трудно было искать. Правда, владелец колбасной мастерской Эйхлер, воспитанный в уважении к каждому документу, сохранил годовой давности записку: «Рудольф Фридрихович, я болен. Без куска хлеба. Дайте 300 рублей, и я уеду. В противном случае вынужден буду пустить пулю в лоб вам и себе. Николай Мордвинов».

 

— И где искать этого Мордвинова, чтоб повестку вручить? – усмехнулись в канцелярии окружного суда.

 

— Всё по тому же адресу: он никуда не сбежал, а только перекрасился из красногвардейца в белогвардейца.

 

С Мордвиновым Эйхлер познакомился в феврале 1918-го, когда под предлогом поисков оружия его лавки активно освобождали от колбас. Отчаявшись, Рудольф Фридрихович обратился в Центросибирь и попросил за плату назначить ему караульного. Ему и прислали… недавнего экспроприатора. А какое-то время спустя появилась и записка с угрозами.

 

Доставили её к вечеру, а деньги требовалось приготовить к утру. Ночью Эйхлер спал: он устал бояться – ночные налёты и дневные реквизиции вычерпали его чувства, оставив только злость. И когда появился посыльный от Мордвинова, передал на словах, что денег не даст.

 

Иркутский окружной суд оценил угрозы Мордвинова в два года и ещё восемь месяцев каторжных работ. Эйхлер на это и не рассчитывал, опасаясь вмешательства адвокатов и их слезливых речей о том, что на момент преступления Николаю Мордвинову было лишь восемнадцать, что общие условия жизни (конечно, тяжёлой) и недостаток средств к существованию подтолкнули его к неправомерным поступкам. 

 

Жизнь как мучение была излюбленной темой молодых людей, желающих получить всё и сразу. Помнится, Рудольф Фридрихович предложил Мордвинову подработать разносчиком свежих колбас, а тот оскорбился: «Не для того я учился, чтобы меня так эксплуатировали!».

 

Приговор его тоже удивил, но по-другому: Николай боялся, что его засудят как недавнего большевика, но в иске Эйхлера не было ничего о политике. Что до каторги, то 2 года и 8 месяцев не так много значат, когда тебе только девятнадцать; к тому же он надеялся, что «всё может снова перевернуться». И ведь, действительно, – перевернулось.

 

О Мордвинове Эйхлер вспомнил в ночь на 10 февраля 1920-го года, когда сгорели и дом его, и колбасная фабрика.

 

 

Осип Борисович Патушинский (слева) 1904 год.

 

 

Осип Борисович Патушинский, боровшийся против приговоров по подозрению, и сам стал жертвой подобного приговора – в печально памятном 1938-ом году. И после его вынесения профессия не раз спасала его и привела к досрочному освобождению, но лагерная фуфайка словно бы приросла к его телу: он не расстался с ней и вернувшись домой, а когда она износилась, купил новую. По собственному признанию Осипа Борисовича, он прожил две разных жизни – при вольной адвокатуре и после неё.

 

 

 

 

 

Валентина Рекунова, иллюстрации: Александр Прейс

Иркутские кулуары