Вспомним деньки молодые-5

Подробности

Создано: 01.11.2016 01:48

Просмотров: 1724

Мы продолжаем нашу акцию. Сегодня – очередная порция воспоминаний!

Леонид Альков, журналист

На этой фотографии, сделанной моим отцом, мне, наверное, пятый год. Из этого периода детства мне запомнился такой случай. У меня был трехколесный велосипед. Каким-то образом мы с моим ровесником из нашего двора укатили в центр Ангарска, туда, где почтамт со шпилем. Километра на три от дома. Я крутил педали, друг стоял на колесной оси сзади, держась за мои плечи. Кто-то из сердобольных прохожих, видимо, заподозрив неладное, обратился к милиционерам. К нам подъехал мотоцикл с коляской, в которую нас усадили. Куда погрузили велосипед, не помню. Адрес, естественно, мы сообщить не могли, каким путем ехали – тоже. Поэтому оказались в отделении. Родители забрали нас, когда уже смеркалось. От строгого наказания меня спасло только то, что в этот день в гости приехала моя бабушка из Улан-Удэ. Я у нее был первым и самым любимым внуком. В обиду она меня не дала.

Марина Баженова, пиар-менеджер

Я окончила истфак ИГУ

1. На практике в экспедиции – в ожидании автобуса

2. Школьная вечеринка 10 класс – балдёж!

3. На кафедре работаю – так весело и душевно

Сергей Ядрышников, врач-психолог, биоэнерготерапевт

Учился я на аккордеоне. Хиппи, Битлз, организация школьного ВИА, игра на вечерах, танцах. На свадьбах мама запретила играть. В институте 3 года только числился: физика, биохимия, научный коммунизм, истмат, диамат, стройотряды, агитбригады. Стипендия была не нужна, девчонки и так наши были. Пошли серьёзные науки, получил на выпускном грамоту за отличную сдачу госов. По распределению – на Магадан. Пел по-английски и нехорошие песни по-русски. Кастанеда – библия хиппи. У первого в Иркутске «Машина Времени». Из Киева брат привёз. Сейчас разведён. В Иркутске – один. Сын в Нижнем Новгороде. Присматриваю за кладбищами. Работы хватает. Времени поесть – нет. Готовить не умею. Одинокий волк. Помру – никто не узнает. Жаль, все наработки пропадут. Обычная судьба гения!

Валентина Рекунова, писательница

Годам к двенадцати осозналось вдруг: как бы ни различались наши фамилии в классном журнале, у них общая приставка: все мы ОСТРОВСКИЕ, с ударением на последнем слоге. Потому что на острове и живём, образуемом рекой Читинкой при её впадении в Ингоду. Приятнее было бы, если б нас называли островитянами, как многих и многих незнакомцев из учебника географии. Но нет: за Читинкой-Ингодой – Центральный район Читы, оттуда могут лишь свысока и немного со страхом бросить: ОСТРОВСКИЕ. Или: ЗАИНГОДИНСКИЕ.

Вероятно, первые обитатели и заслуживали того; вероятно, у них были причины скрываться в поросшем лесом местечке, до которого не так просто добраться. Но после войны, когда начал накачивать мускул Читинский лесозавод, когда мебельная фабрика заработала по «барским» лекалам, выпуская яйцевидные раздвижные столы со всевозможными ящичками, а в новых домах являлось непременное «зало» с лепниною вокруг лампочки – тогда и на остров взглянули как на строительную площадку. Небольшую, конечно, но очень удобную. Лес основательно проредили, но оставались рощицы, меж которыми обосновались приусадебные сады. В их числе и огромный Михайловский сад, начинавшийся у Читинки и поднимавшийся вплоть до улицы Луговой. Кстати, о названиях: были бесконечные Южные, Дачные, была, кажется, и Болотная, а вот политического оттенка в уличных именах не припомню: заингодинские, хоть и соединились с остальною Читой капитальным мостом, но сохраняли некую отстранённость от власти. Швейное ателье и парикмахерская у нас были, а райисполкома не было; работало почтовое отделение, а отделение милиции – нет. Да как бы и не было в нём нужды: островские своих старались не трогать, и наша 29-я школа не гремела, как другие.

В 1964-м случилось мне с полгода проучиться в центре Читы (в 18-й школе), так там я оказалась в третьем «В» классе сорок третьей по счёту, и с последней парты ничего не считывала с доски – зато научилась резаться в подкидного. А на острове классы и в начале семидесятых рассчитывались на 24 ученика, да больше и не требовалось: острову некуда было расти.

За Ингодой все более-менее знали друг друга в лицо, но само проживание в частных домах, отдалённых друг от друга садами-огородами, придавало жизни каждой семьи совершенно особенный колорит. Я никогда не слыхала, о чём разговаривали меж собой ни соседи слева, ни соседи справа. Клавдию Александровну Спиридонову, жившую через дом, видела только в августе, у магазина, где она выставляла ящики со сладчайшими помидорами. Лишь перед самым моим отъездом из Читы она провела меня мимо своры собак к высоченному своему крыльцу, а оттуда – на веранду, а оттуда и в «зало», выбеленное с бирюзовою синькой и всё застеленное вышитыми-выбитыми салфетками-дорожками-покрывалами. Рукоделием Клавдия Александровна увлеклась в ожидании дочери, но родился мальчик. А потом ещё мальчик. Они слишком озорничали, и в «зало» их не пускали. Сначала мальчики играли в саду, но и там они тоже озорничали, и Клавдия Александровна стала их выпускать в переулок, а потом и на улицу – и мальчики полюбили улицу. Старший после утонул, а младший превратился в мелкого хулигана. Да, Клавдия Александровна была писаная красавица, но на улицу выходила в чём-нибудь затрапезном.

В других домах жили по-другому, но главным для всех было слово «блат». Потому что в свободной продаже из хороших продуктов было только масло – солёное, несолёное и топлёное, благоухающая ветчина и сардельки, которые не с чем мне и сравнить. Иногда из Иркутска подвозили «чай со слоном», и он раскупался мгновенно… А в общем, все знали, что сервелат достают родственники-друзья с мясокомбината или же из ближайшего военторговского магазина; классную одежду и обувь – родственники-друзья с универсальной базы. Мутоновых шуб и на этой базе почти не водилось, но многие островские-заингодинские щеголяли в мутоне. Наконец и шубзаводское руководство обратило на это внимание, начались проверки и рейды, но каналов, по которым уходили овчины, было много, и, главное, находились желающие дёшево прикупить дорогущий товар. Впрочем, это, видимо, общесибирское – не считать скупку краденого настоящим грехом.

Власть блата при дефиците качественных товаров подталкивала к сплочению в группы, где каждый чем-то был другому полезным. И наш 10-А после школы не распался: многие вернулись в Читу после институтов и заново обосновались здесь. В голодную перестройку подкармливались деликатесами у Саши Ермакова, и он этому радовался, говорят.

В альбомах моих одноклассников хранится много общих фото с походов и вечеринок, а у меня их нет: так пришлось, что отрезок с шести до девяти прожила я с тётушкой, директрисой сельской школы – то есть в учительской между стопками «Семьи и школы» и «Блокнота агитатора». След оказался таким глубоким, что каникулы проходили за чтениями статей Белинского и Постановления ЦК КПСС о литературной критике. Ещё вдохновляли одиночные путешествия «в город», непременно пешеходные, с медленным переходом по двум мостам и долгим стоянием пред громадным зданием управления Забайкальской железной дороги. Там неподалёку была и столовая под названьем «Минутка», и в неё, действительно, забегали, в то время как за Ингодой двигались не спеша, перед домом уже могли зависнуть на полчаса в разговоре. У нас, островских, и сам воздух был устоявшийся и тягучий. В жару, когда окрестные улицы вымирали, паника охватывала меня: казалось, время остановилось, а потом резко дёрнется – и попадёшь неизвестно куда.

То, что время в дырках, как старая марля, я потихоньку догадывалась, потому что открыла один странный дом. Не в пример остальным, он был совершенно открыт: вместо темнеющих деревянных заборов (красить не было принято) – едва приметное металлическое ограждение, через которое отлично просматривался весь двор. Но при этом во двор было невозможно проникнуть даже и щенку, а все окна выходили в сад и с улицы не просматривались. Я знала, что в этом доме живут Ажгихины, но никогда не встречала их. И только когда хозяин семьи погиб, металлическая калитка распахнулась. Для всех. Самого хозяина так и не увидела близко, но зато обнаружила дверь, о которой подозревала давно. А когда пришло время, я слегка толкнула её – и оказалась в Иркутске. И уже со способностью перемещаться во времени. Правда, пока лишь в одну сторону – в Прошлое.

А что касается фото, история его такова. В августе 1967-го в нашем околотке поселились супруги Мазьковы. Глава семейства занимал хорошую должность в Облгазе, но представлялся всем просто: Володя. Улыбался, чинил бесплатно розетки, всех желающих обучал игре в преферанс, записывал на магнитофон матерящихся поварих из соседнего детского сада, а потом им прокручивал эту запись. Поварихи, во-первых, не опознали своих голосов, а, во-вторых, пригрозили «написать куда следует».

Писать было о чём: Володя не раз прилюдно высказывался, что коммунисты не навсегда и что американцы не причастны к исчезновению утюгов в Забайкалье. Месяца два наш околоток пребывал в ожидании, но, как видно, передумали поварихи. Ругаться матом они не перестали, но сильно приглушили голоса. Вскоре Мазьковым выделили квартиру, и, прощаясь, Володя вручил мне шахматы и этот снимок, заметив: «Лучшее фото то, что подсмотрено». Эту фразу я потом вспоминала часто. А фото, затерявшись при переезде в Иркутск, неожиданно всплыло недавно. Будто ветер времени вдруг донёс его с острова позабытого детства.