Нам песня строить и… сидеть помогает! 90 лет назад в иркутской тюрьме

Представляем вашему вниманию очередной материал из номера 39 журнала "Иркутские кулуары". Вот неожиданная тема, да? Редакция от неё тоже пребывает в некотором шоке. Но раз уж мы взялись удивлять наших читателей – то вот, пожалуйста, удивляем! И сами удивляемся!

sneakers

У блатной песни долгая история, и Прибайкалье имеет к ней самое непосредственное отношение. Наравне с признанными центрами уголовной преступности в России – Москвой, Питером, Одессой-мамой и Ростовом-папой – наша область внесла свою лепту в становление этого, прямо скажем, оригинального жанра.

 

Тюремные песни писались в местах отсидки и на воле – людьми, подчас совершенно не знавшими тюремной жизни. И пусть они не обладали точным знанием быта преступника, быта тюрьмы, песни, сочинённые на вольных хлебах, зачастую и становились самыми популярными. Все эти тюремные идиллии, такие как «Узник», «Солнце всходит и заходит» и другие, очень далеки от реальной тюремной обстановки. Они скорей отражают настроение человека, запертого в комнате, чем заключённого в одиночке. Поэтому подлинную блатную песню выделим особняком.

 

Лучшие времена этого жанра приходятся на 20–30 годы теперь уже прошлого столетия, затем наступила полная деградация. Социалистическое государственное устройство не способствовало процветанию блатяков, а без них песня переродилась в псевдоблатной романс в исполнении Леонида Утёсова, Аркадия Северного, Владимира Высоцкого, Александра Розенбаума и современный шансон.

 

Предлагаемые ниже тексты блатных песен и записи урок были собраны в начале 20-х годов этнографом Николаем Хандзинским частью на воле, частью в Иркутской тюрьме, что и сейчас находится в предместье Рабочем. С разрешения начальника тюрьмы, хорошего знакомого Хандзинского, эти записи были представлены этнографу самими заключенными, большей частью смертниками, которые оставляли их на стенах и дверях одиночного корпуса. Труд Хандзинского был нелёгок: зеки в каждом чужом человеке привыкли видеть легавого или «кап-кап», который может их предать, и с неохотой шли на контакт. Однако учёному сопутствовала удача, и его труд получился на славу.

 

Что же представляет собой блатная песня, в чём её особенности? Это не просто слова и музыка – это вся жизнь преступника с того момента, как он стал блатным, и до той минуты, когда получает вышку. Главные темы – дело, успехи и неудачи, жертвы его преступлений, его враги, любовь и судьба.

 

Водку пить, воровать научился

 

Учеба начинается с детства:

 

С 13 лет на ширме стал нырять,

с 17 лет со шпайкой на стопорки втыкать.

 

«На ширме нырять» – залезать в карманы. «Со шпайкой на стопорки вникать» – с револьвером бывать на стычках и разборках.

 

Как правило, начинали с мелкой кражи, потом по карманной тяге работали, затем стопорки – открытый грабёж. Когда фраер не хотел отдавать ценности, проводилась пытка или сухое дело. Вокруг головы жертвы обвязывали ремень и закручивали его палкой – ремень сдавливал череп, и фраер через несколько секунд сдавался. Следующая ступень – мокруха – грабёж с убийством, с пролитием крови.

 

В Иркутске по сухому делу прославились кошевники, которые разъезжали в санях по ночам и ловили людей петлями:

 

Я в кошевке разъезжаю на лошадке вороной.

Петлю в фраера мечу я и тяну его с собой.

В кошеве его шмонаю и выбрасываю долой.

 

А вот куплет, в котором боевая обстановка накалена до предела:

 

Однажды на Солдатской мы у маржаны срубили чемоданы.

Менты за нами и все со шпаерами.

Ребята не сробели, шелайки заблестели.

Выстрелы раздались, и менты обосрались».

 

Для пояснения укажем, что орфография подлинника сохранена: маржаны – это столовка на Центральном рынке (тогда иркутском базаре), Солдатская – ныне ул. Литвинова.

 

«Шпаер» – это огнестрельное оружие, в просторечии наган. «Шелайка» – холодное оружие, ножи, финки.

 

Дальше в табели о рангах преступности идут бандиты и налётчики. Из песен, им принадлежащих, к сожалению, не удалось записать ни одной, которая была бы создана в условиях их обычной разбойной жизни. Кроме, разве что, вот этой:

 

Живу я день, живу я месяц.

Задумал дело совершить.

Беру топор и острый ножик.

Иду хозяина пришить.

– Убей меня, возьми мою казну,

– кричал богатый господин.

– Не тронь детей, красавицу жену.

Но вот топор змеею взвился, а ножик дело совершил.

И всю семью я перерезал и много злата захватил.

Кругом темно, все потемнело,

и спит Иркутск во мгле ночной,

а в уголовке номер 8 сидит преступник молодой.

 

Продажные твари

 

Любовь к женщине в блатной песне занимает не меньшее место, чем преступления героя. Как и вся блатная история, любовь в песне – несчастная любовь. И всё зависит не только от того, что тюрьма является разлукой для любви, дело в самой женщине:

 

Любовь ширмача, как огонь горяча,

а проститутка, как лед, холодна.

Он о краже хлопочет.

Она на кровати лежит и хохочет.

 

А когда он завалится, когда ведут его на кичу –

Стоит моя маруха и руки под бока!

 

«Кича» – штрафной изолятор в тюрьме, предназначен для особо опасных и буйных уркаганов. «Маруха» – любовница, так в блатном мире называют своих женщин.

 

Это одно, другое более тяжкое испытание – измена. Ширмача только что повели в легавую, а её, проститутку, товарищи ждут. Его маруха уже пошла по рукам, и она сразу забывает о бывшем дружке. Поэтому песня заканчивается обычно угрозой отмстить женщине:

 

Тебя я в могилу отправлю, а сам назад в тюрьму!

 

Житейская философия блатарей определяет женщину как двуликое существо. Она нередко может быть сообщницей и помощницей в преступлениях и в то же время легко и просто предает своего друга, посылая его на смерть. Да и вообще, блатная песня утверждает, что любовь и женщина почти всегда являются мотивом, толкающим на преступление. Чтобы поразвлечься с любимой женщиной, блатной идет на мокрое дело, потом пропивает с ней всё, что добыл. Она выпускает его чистеньким и голеньким, и он снова идёт грабить. И так до тех пор, пока ширмача не заметут. Из женских имён в песнях блатарей фигурируют три: Маруха,Тамара и Маруся. Они злые музы преступника, продажные твари, не способные хранить верность в любви.

 

Приговорён к расстрелу…

 

Одиночный корпус тюрьмы, его первый этаж является для тяжкого преступника обычно последней фазой жизни, откуда ещё можно услышать голос его творчества. Здесь на стенах и дверях, на железных плитах стола и стула заключенный (обычно смертник) фиксировал обрывки своих мыслей. Тема одна. Смерть. Камера приговоренного к высшей мере наказания напоминала продолговатый ящик. Внутренняя поверхность двери, как вековая скала, вся исцарапана до чёрной жести надписями и рисунками. Масса имен. Стены тоже исписаны по всем направлениям металлическим острием. Общее впечатление – кладбище, потому что каждый рисует себе надгробный камень, крест и пишет эпитафию. Только даты рождения и смерти заменены в ней на осужден–выведен.

 

Из записей, выполненных прозой, большинство таких, которые напоминают визитные карточки, где указывается профессия или должность. «Смертник Гришка Степанов. Цыганок (камера 47)». Тут же попадаются изречения философского характера: «Проходящий не смущайся, а сидящий не грусти» или с чёрным юмором: «Вперёд смерти не помирай, никому не советую».

 

Более крупные по объёму записи представляют собой протокольные сообщения: «Здесь сидел Котя Зимин из Мелитополя. Приговорен к расстрелу 14 июля 1925 года (камера 52)». Или: «Иван Черных по ст. 184 2 ч. за грабеж с убийством кассира 14 VII Верх суд утвердил 13 VIII 1925 вывели 26 VIII 25 г.».

 

Самая крупная запись была сделана Михаилом Солодуном – около 250 слов. Она представляла описание побега с поезда №22, поиск беглецов отрядом ОГПУ и суд над 25 преступниками. Михаил, по-видимому, был незаурядной личностью и легендарным разбойником. Оставленный им автопортрет на стене камеры запечатлел молодое и энергичное лицо. Солодун сознавал тяжесть своего преступления. Он не ждал пощады, он не возмущался приговором суда. В пяти словах он высказал смертельную ненависть к кому-то, кто предаёт, и одно слово мести. Рядом, как отклик на его призыв, было нацарапано:

 

«Товарищ наш святой долг дать воспоминания друзьям мстить беспощадно б… кто останется жить тот должен всегда запомнить».

 

Силой смертельного бессилия перед свершившимся фактом наделена краткая – всего двадцать слов – запись Ваньки Черных металлическим острием на стене по масляной краске: «Зайдешь сюда не грусти, а уйдешь не радуйся. Середкин ловко подвел меня несколькими словами. Я лишаюсь жизни. Ванька Черный 1925. 10 июля». А чуть ниже приписка, которая свидетельствует, что отношение к Середкину презрительно-спокойное: «За друга Гришку Середкина е… придется погибнуть».

 

По-видимому, у Середкина всё же не было злого умысла против Ваньки Черных, иначе бы тот не назвал его другом.

 

«Убить зарезать хоть бы что»

 

Из текстов блатных песен, созданных настоящими преступниками, приведём два образчика. Первый принадлежит Вовке Бурому, второй – Мишке Косому. Они побывали в иркутской тюрьме в 1926 году и оставили там свои автографы на стене.

 

Орфография и пунктуация оригинала.

 

Ах прошли лета молодые

что не слушался добрых родных

рано, рано я с ними простился

далеко я уехал от них.

Посещал я трактиры бильярды

часта часта я в карты играл

грабежи я творил без пощады

и чужие пожитки сбирал

Но порою свершал и убийства

часта часта лигавых стрелял

но теперь я наказан судьбою

что от выстрела сам пострадал.

Вот лежу я теперь в лазарете.

Вынимают мне пулю з груди

каждый смотрит с каким-то презреньем.

А теперь я сижу в адиночке

два уж года в ней я томлюсь

но вот скоро я выйду на волю

и тогда всем им б… отомщу

 

Все родные меня любили

баловались на домной

учиться в школу отдали чтоб вышел

мальчик неплохой.

А как исполнилось 19

я помню помер мой отец

не стал я матери боятся

а стал я уличный боец

водку пить воровать научился

стал по тюрьмам жить

первый срок сидел не долго

четыре месяца всего

когда вышел на свободу

я не боялся никого

имел ключи имел отмычки

имел я финское перо

ни боялся ни с кем я стычки

убить зарезать хоть бы что

а как сравнялось 21

меня в солдаты забрали

но я выбрал дорожку и ушел

в Одессе шенель казенную

я продал

купил я рваный пиджачек

в чужую хазу я забрался

не шумно выставил окно

а фраер стал и вдруг проснулся

пришлось его пришить

теперь сижу на киче и жду свою судьбу

 

Качество текстов песен – конечно, на уровне графомании. Но для такой блатной поэзии это не главное. Да и содержание примечательно только тем, что в нём перечисляется последовательность биографии начинающих уголовников, так сказать, её кровавые моменты. Причём поданы они очень спокойно и без аффектов, как обыкновенные будничные дела. Что ждёт впереди авторов этих исповедальных и нескладно-рифмованных признаний, можно только гадать. Никаких документальных сведений о них не сохранилось. Исходя из законодательной практики того времени и соответствующих статей Уголовного кодекса РСФСР 20-х годов прошлого века, их будущее могло сложиться двояко. За совершённые ими убийства могли приговорить к вышке и пустить в расход. Или как выходцев из рабоче-крестьянской массы признать их социально близкими советской власти и с большими сроками наказаний отправить по зонам и лагерям, чтобы там они терроризировали политзэков и, может быть, стали ворами в законе.

Павел Мигалёв

Иркутские кулуары