Под салютом всех вождей

Подробности: Создано: 05.02.2020 01:42; Просмотров: 4659

Давно уговариваем Галину Романовну Костину, корректора нашего журнала, взяться за мемуары! Отличная ведь книжка может получиться! Она вроде пока не согласилась, но и не отказывается. Потихонечку пишет свои воспоминания. А мы печатаем их – в журнальном варианте. Итак, Ангарск, 50-е годы прошлого столетия…

Все мы родом из детства… А можно ли получить где-нибудь до той «станции» билет? Или, отчаявшись, попробовать как-нибудь… зайцем? Правда, еще в юности суровая карающая совесть ВСЖД – контролеры военизированного вида – раз и навсегда излечили автора этих строк от заячьей транспортной болезни. Штрафной «клизмой» надежно отмойдодырили мой «заячий косяк» слуги Совести и ж/д Кассы – рецидивов не случалось. Тем более что честным комсомольским словом было заверено такое обещание родителям.

И все же есть у каждого из нас вполне легальная возможность вернуться в «город детства» – этакий спецпоезд с проездом по схеме «туда-обратно». Своего рода Машина Времени – наша Память. Достаточно желания плюс немного времени – и я уже там, где детство, где начало начал.

У детства нашего поколения первых послевоенных пятилеток скрепой дворового товарищества-братства было Слово. Честное слово. О верности этому слову у автора «Республики Шкид» Леонида Пантелеева даже рассказ был с таким заглавием. Большая сила воздействия на души детские была в том рассказе.

Когда мы учились в 7 классе, это был не класс – нечто непредсказуемое. В ту осень появилась у нас молодая учительница по пению, недавняя выпускница нашей же школы и младшая сестра учителя пения, до её прихода – одного на все классы. Что мы творили на её уроках!!! Гул, иногда вопли, зимой по классу стали летать уже валенки... Но наша учительница, хоть и выпускница училища искусств, была с характером. Ни разу не обратилась за помощью ни к директору, ни к брату.

В феврале нам впервые разрешили прийти на школьный вечер встречи выпускников – под честное слово в 21 час покинуть школу. Все взгляды тогда устремлялись на высокого красавца – выпускника школы, морского офицера в парадной, белоснежной с золотом, форме. Мальчишки от такой киношной красоты и от пацанской зависти не сводили глаз с улыбчивого и такого «своего-своего» военного моряка. Им всем словно кто скомандовал равнение на офицера, на каждом из них заиграли отблески той мужской красоты. А на лице моряка мальчишеская улыбка радости – от встречи со своими учителями и товарищами. Из одних объятий он попадал в другие, после учителей – к бывшим одноклассникам. И вот он приглашает на тур вальса… нашу учительницу пения. И столько было в его взгляде восхищения, нежности, теплоты. А она расцвела ответной улыбкой, и невозможно было не смотреть на них и их кружение в вальсе. В глазах их – счастливый восторг встречи: сколько лет не виделись! А мы вдруг открыли, что наша «певичка» очень хороша, и взгляд у неё неожиданно для нас уверенный, с такой по-женски немного снисходительной улыбкой. Другой пары такой красоты и такой взаимной душевной нежности не было в школьном зале.

Красавец морской офицер, восторженно кружащий в вальсе молодую учительницу, его к ней трогательное отношение сотворили с нашим «оторванным» классом то, что не под силу было бы ни ремням отцов, ни причитаниям матерей, ни даже разборке на педсовете: все разом были укрощены и повергнуты в пучину раскаяния за свои выходки. На уроках пения впредь мы вели себя идеально, старательно распевали песни и постигали музыкальную грамоту.

К слову сказать, семья этого морского офицера – мичмана Альберта – тоже жила в нашем дворе. Его мама Гребенникова Мария Тимофеевна была родной сестрой поэта-песенника Сергея Гребенникова, в то время соавтора Н. Добронравова – они написали слова к песням А. Пахмутовой «Нежность», «Гайдар шагает впереди», «Главное, ребята, сердцем не стареть». В начале 60-х друзья поэты и совсем еще молодой композитор А. Пахмутова, певцы И. Кобзон и В. Кохно прибыли в нашу область по направлению ЦК – поддержать строителей, скрасить их огромные трудности. Этот творческий десант в Братске называли «великолепной пятёркой». У Марии Тимофеевны в Майске они тоже гостили. А наша студия кинохроники снимала фильмы о том, как рождались песни о строящихся Братске и Усть-Илимске, о ЛЭП-500, о том, как «девчонки танцуют на палубе…». В истории нашей области это одна из ярких страниц – время великих сибирских строек. И таких же песен об этом.

…Честным словом почем зря мы не разбрасывались – оно было свято. Еще не осознавая, мы это чувствовали. И потому надеялись друг на друга каждую минуту, даже не задумываясь. Но стоило кому-то в ответ на «честное слово» произнести «врать готово» – всё: обнулялась детская клятва. Тогда иной раз приходилось и земельку съесть – нельзя же было позволить усомниться в твоем слове. Позднее, достигнув к 9 годам поры начальной политзрелости, мы могли закреплять сказанное уже честным пионерским словом, причем с одновременным салютующим взмахом правой руки. Но самым-самым крепким и очень редко произносимым было «под салютом всех вождей». Эта клятва была чем-то вроде ушедшего в небытие старорежимного «чтоб мне провалиться». А какие это «все» вожди и сколько их – всех, мы не задумывались, нам достаточно было знать вождя «дедушку» Ленина и вождя Сталина. Их портреты висели в школе, на первом этаже в вестибюле стояли две их статуи. Входя в школу, эти статуи мы приветствовали пионерским салютом. В 1961 году портреты и статую Сталина убрали, и как-то сам собой сошел на нет и обычай салютовать «дедушке» Ленину.

Два вождя. У к-т Победа

1953-й. Первомай перед к-т Победа

Крепка была дворовая дружба разновозрастной детворы. А основа её закладывалась в семьях. Был в нашем дворе мальчик по прозвищу Гнида. Мама – директор вечерней школы, папа – полковник, на высокой должности в каких-то особых охранных спецструктурах. Мальчишка был третьим ребенком в семье, послевоенным, разница со старшими братом и сестрой была заметной, и ему, наверное, дома многое прощалось. А во дворе никому ничего «кривого» не прощалось, вот и получил он прозвище свое за какие-то мелкие гнусности. Однажды его мама услыхала, как кто-то окликнул сына по его прозвищу, она охнула и расстроенно произнесла: «Это за что же тебя так прозвали?! Давай-ка домой, домой». Мы все немного струхнули. Кто-то из старших ребят предположил: «Теперь всем влетит». И это означало, что на случай возможной разборки, кто придумал такой дворовый «псевдоним», – крайних нет: один за всех и… ну вы знаете.

Но никаких «мер» тогда не последовало. Приятель наш несколько дней не выходил играть во двор – только целенаправленно за руку с сестрой-десятиклассницей. А когда наконец «вернулся», мальчишки подступили к нему с одним вопросом: лупили? Он отрицательно помотал головой. У нас было легкое чувство вины перед ним, потому больше ни о чем не спрашивали, стали общаться, будто ничего и не было. Вскоре отметили: он перестал быть «маменькиным», ябедой. И когда один из мальчишек позвал его старым прозвищем, того одернул сам «вожак» нашей дворовой «стаи». И вскоре наш перевоспитанный получил право закреплять свои слова салютом «всем вождям» – с полным доверием его салюту.

Вообще-то, прозвища в нашем дворе в основном были производными от имен или фамилий. Юня, Боня, Тоха, Грига. Двух братьев из старших ребят в одной семье прозвали почему-то Резиной и Капустой, но во дворе их так редко окликали. У девчонок прозвищ не было – даже производных от имен.

Мы тогда не задумывались, какими методами родители «перековали» своего сына. Бесспорно, что они были мудрыми людьми. Кстати, отца его, фронтовика, офицера и большой чин, мы видели очень редко. И хотя в наш двор заезжали при необходимости даже грузовики, он ни разу на своей служебной машине не подъехал к подъезду. Всегда общался с соседями на равных, не только с мужчинами, но и со старшими ребятами здоровался за руку. В те годы вообще служебное положение оставалось на службе, не тянулось более или менее значимым шлейфом вослед.

И обратный пример: в нашем подъезде на втором этаже жила семья строительного начальника. У них часто собирались шикарно одетые гости, и они первыми в доме обзавелись телевизором. Но никто к ним не приходил на телепросмотры, хотя хозяйка радушно приглашала соседей. Часто на свои праздники они звали нашего папу – он был тогда депутатом горсовета. Но ни разу папа не переступил их порога – наверное, взрослые что-то уже знали о той семье.

В один из воскресных дней автор этих строк подобрала валявшуюся у подъезда красивую авторучку. Отнесла её папе – он по вечерам заполнял какие-то странные «наряды», в которых ничего нарядного-то и не было. Ручка ему могла бы пригодиться, по моему детскому разумению, ну хотя бы потому, что она-то была как раз «нарядной». Однако папу не только не порадовала, но очень рассердила моя находка, он тотчас же отнес её на второй этаж, где в это время еще гуляла компания в квартире соседей, а мужчины время от времени выходили во двор курить. Вскоре папа вернулся и вовсе посуровевшим. Следом за ним постучался и вошел «дяденька» – как оказалось, хозяин найденной мной ручки. Он пришел с благодарностью аж в 100 рублей за возвращенную пропажу! (Огромная сумма по тем временам – зарплата учителя младших классов была 350.) Папу эта сотня в холеной ладони буквально вывела из себя. Он и сам неплохо зарабатывал, но мысль о моем, так сказать, «материальном поощрении» была ему противна. «Ну не отказывайтесь, прошу вас, – уговаривал неожиданный гость, – этот «Паркер» с золотым пером очень дорогой, к тому же это подарок! Ну почему я не могу отблагодарить вашу девочку?» Понятно, что папа не мог этого допустить. А слово «Паркер» на много лет закрепилось в моей детской памяти как нечто порочное: уж очень из-за него рассердился папа.

Кстати, вскоре к этим соседям пришла беда: выводили соседа сверху, как говорится, «под белы ручки». И все уже знали, что воровал наш сосед и его гулёвые гости «вагонами», – такими репликами обменивались соседи, забивая во дворе «козла» по вечерам… В той семье тоже был сын, наш ровесник, но память не сохранила даже его имени – во дворе он «не рос». Может, боялись, чтобы не сболтнул чего лишнего?

Было в нашем детстве одно знаковое место игр – бревнотаска. Бревнотаска, Китой, дворовые коллективные игры – это все летом. Зимой оставались кино и игры, посиделки в теплом подъезде и очередное слушание пересказа прочитанной захватывающей книги, а вместо реки и бревнотаски – лед болота и коньки, гора и катания на санях. Болото появилось на месте рощи пышных кустов после большого наводнения в начале пятидесятых. За этой рощей был луг, где заготавливали сено для своих коров. Но от той большой воды и кусты постепенно засохли, и луг стал пустырем.

Китойские боны

Рядом с нашими домами был ДОК – деревообрабатывающий комбинат. Начинался ДОК у самого берега Китоя, с его речных бон (заграждения из плавучих брёвен) баграми с большими крюками рабочие затаскивали очищенные стволы на транспортер, дальше они плавно плыли вверх – на лесопилку. Это и была бревнотаска, куда ходить нам запрещалось категорически. Но нас это не останавливало.

По отводящему транспортеру с лесопилки сыпались отходы производства. Вот, собственно, горы этих опилок и были излюбленным нашим местом игр: мы с гиканьем и визгом прыгали с верхотуры опилочного террикона, скатывались, как с горы. А еще в стороне от этих гор складировались бревна в целые своего рода многоэтажные терриконы – для зимней обработки. По огромным пирамидам лесных великанов мы ползали в поисках проступившей смолы – добывали серу.

Забавы на ДОК’е были, мягко говоря, очень небезопасными, потому и действовал строжайший родительский запрет на походы туда. Собираясь тайком на бревнотаску, каждый недоросль, то есть пока еще не пионер, произносил свой суровый зарок не проболтаться «под салютом всех вождей» – и только тогда получал «допуск» к запретной прогулке. Прежде чем возвращаться домой, мы очень тщательно отряхивались от опилок, осматривали друг друга, но родители как-то всегда узнавали, что мы там побывали. Кого-то журили словом, кого-то – шлепками, кого-то и ремнем. Дворовая разведка вела «допросы», однако выявить «слабака-предателя» никак не удавалось. Пока кто-то из старших ребят случайно не стал свидетелем разговора взрослых. Темой был как раз обмен опытом по контролю за нашими передвижениями. Оказалось, что мамы дошкольников, умывая и переодевая своих чад перед сном в пижамы, слегка раздвигали их «мягкие полушария», там-то и находили следы посещения бревнотаски – затаившиеся опилки.

Да, до такой изощренной родительской бдительности нам было не додуматься. И нас вот так просто и регулярно «джипиэсили».

Что еще было в нашем детстве? В любое время ходили друг к другу – просто так, не в гости. Помогали бабушкам – тимуровские команды создавали, а то и просто двое-трое договаривались кому-то помочь на раз-два. Летом мы спали на сеновалах, которые остались пристройками над сараями после хрущевского запрета держать скот и птицу. В Майске и других районах во дворах были сараи для дров и угля – дома наши были полублагоустроенные, с печным отоплением. В стайках некоторые хозяева вырыли подвалы – для хранения бочек с брусникой, капустой, огурцами. Эра холодильников была только на подходе, но бочки с припасами в подвалах остались и при них. Кстати, крыши сараев летом были и местом игр тоже.

До Хрущева в «стайках» держали коров, свиней, кур, индюков. У нас до запрета были корова и две свиньи, куры. У папиной сестры тоже – её семья жила на втором этаже в нашем же подъезде. Семья Юни держала даже индюшек с индюком – дворовым террористом. Было стадо, был и пастух с кнутом – высокий и статный, красивый и строгий старик-еврей Ман.

Летом иногда нападал на кого-нибудь из нас артистический «чёс» – и нам выделяли стайку под «народный театр». Давали старые шторы, старую одежду, что-нибудь из мебели, и мы сами все подгоняли. По утрам просыпались под горн. Как я его не терпела! В учебное время мама или бабушка тихонько будили, а этот... Я сова. Но на линейку летела! Во всех дворах много было пионеров, а в пионерлагерь отправляли не всех и не враз. Пионервожатая нашего классного отряда (на 3 класса старше нас) жила в нашем же дворе, она собирала желающих в отряд, отказов почти не было – скучно ведь одиночкам. В школе брали горн и барабан. Отрядные атрибуты выдавали или умеющим уже правильно звучать, или обучали – желающих было много. За нарушение дисциплины наказывали лишением права горнить-барабанить. А еще вели дневник отряда. План на неделю составляли.
Так и жили. И нянек-воспитателей не надо было. А на концертах наших (это, правда, не так часто получалось) зрителей собиралось много. Зрелищ-то было мало, иркутское ТВ работало только по вечерам, к ЦТ подсоединились, кажется, где-то в 67-м. Но к тому времени наш возраст уже отгорнил. Кстати, в 50-е на ДОК’е была труба, которая гудела рано утром начало и вечером – окончание рабочего дня. В день похорон Сталина гудела долго и жутко, наверное, в одно время по всей стране.

Мы все очень любили читать – Носова, Осееву, Кассиля, книги из серии «Рассказ за рассказом». Сказки. Штильмарка «Наследник из Калькутты», про пиратов, пока весь двор не прочитал, не вернули в библиотеку, о шпионах – «Тарантул» Германа Матвеева. Очень любили фильмы о пионерах-героях, по повести Гайдара «Судьба барабанщика», конечно же всегда бегом бежали на «Чапаева», на комедии – хоть и знали эти фильмы наизусть... Мальчишки возводили голубятни, гоняли голубей, еще они очень интересно пересказывали книги, фильмы – без междометий, а очень складно и ладно. А все вместе мы строили шалаши… Дел было много. При этом первыми и главными были дела домашние: «сделай дело – гуляй смело». Под честное слово, под салютом всех вождей.