СВОЕНРАВНЫЙ. КАПРИЗНЫЙ. НЕТЕРПИМЫЙ. НЕОТРАЗИМЫЙ

Подробности

Создано: 02.06.2018 21:59

Просмотров: 2237

Сегодня, в День города, наша дежурная по времени Валентина Рекунова делится своими заметками о прошлом, прорастающем в настоящем, и о бесценности преходящего.

Время от времени одно иркутское сообщество пеняет другому – упрекает и даже обвиняет его в забвении лучших страниц иркутской истории, когда меценаты соревновались друг с другом, когда было настоящее общество, и власть не только не противостояла ему, но стремилась быть его частью. Это «ВЫ забыли старый Иркутск» порою звучит, как «МЫ забыли старый Иркутск». Но суть от этого не меняется, ведь по отношению к городу употребляется всё тот же пассивный или страдательный залог: старый Иркутск обижен и забыт сегодняшними иркутянами. 

Такой подход кажется достаточно странным – уже потому, что мироощущение сегодняшних иркутян неотрывно от мироощущения города в целом. Ибо городская ткань ткётся судьбами всех поколений, вплетает в себя все наши надежды, иллюзии, страхи, сомнения и устремления. Пространство памяти неотрывно и производно от городского пространства во всех его значениях, многослойность памяти и определяется многослойностью городского пространства. 

Образ забытого и обиженного Иркутска несостоятелен и потому, что характер города определяется названием реки Иркут, что в переводе означает «бурный, своенравный, гневный». Именно таким, по свидетельству летописцев, был этот город от самого его зарождения. Его глаза цвета Ангары холодны, он часто жёсток, а с кем-то и жесток. Он может принять и дать возможность ему послужить – а после отставить, не благодаря. За три с половиною века Иркутска многие уезжали отсюда разочарованными, обиженными. Теперь же, достигнув средних лет, обзаведясь пивным животиком и одышкой, он стал ещё капризней и нетерпимей. И многие покидают его со следами обиды и разочарования в лицах. Но и в дальнем далеке, сердясь и чертыхаясь, ощущают его магнетизм. Странный, необъяснимый – да, но когда мы любим – это всегда необъяснимо.

Когда читаешь иркутские летописи, иркутскую дореволюционную периодику и, в особенности, мемуары иркутян, не покидает ощущение, что в этом городе меняются только технологии. Да, в сравнении с позапрошлым веком сократились расстояния, в корне изменились представления о комфорте, а значит, и о благоустройстве; но психотип города не претерпел изменений – всё тот же раздрай, всё та же «купецкость» и в малом, и в большом. Мы – сегодняшние – не сходим с круга, по которому двигались все предшествовавшие поколения. Мы в ловушке у прошлого, и чем более мы его отрицаем, выводя из списка памятников несомненные памятники, тем глубже мы попадаем к прошлому в плен.

В Иркутске меняются лишь технологии. Но и они, бывает, определяются словами из далёкого прошлого. Так новомодное словечко «инсталляция» встречалось в иркутской прессе за 1915 год.

Как и сто, и двести лет назад, психотип Иркутска определяется особенностями его географии. Перекрёсток, на котором он расположен, по-прежнему, рвёт его на части, кланы, отряды и отрядики, вносит раздрай и, что в особенности печально, даёт ощущение драйва от раздрая.

Как и сто, и двести лет назад, психотип Иркутска определяется временем его рождения – под знаком Меркурия. Торговый, купеческий характер Иркутска чувствуется во всём, но в особенности в местном книгоиздании. Оно развивается бурно и мало зависит от кризиса и связанного с ним роста цен. Масса краеведческой (иркутсковедческой литературы) выходит совершенно в стороне от казны. И всё это с претензией не только на содержание, но и на солидную форму. Авторы меряются друг с другом книжными килограммами – как когда-то купцы мерялись особняками и лошадьми. Довелось мне наблюдать торжественную передачу издания о Казанской церкви в Областную библиотеку: два священнослужителя внесли эту книгу, а две служительницы Молчановки унесли, сгибаясь в коленях. Довольный настоятель храма при этом заметил не без удовольствия, что продолжение будет ещё внушительнее. 

Питерский искусствовед Татьяна Сергеева не раз уже отмечала, насколько иркутские краеведы отличны от питерских: там они усиленно подражают историкам – а здесь гуляют сами по себе и нередко демонстрируют настоящий «купецкий» размах. Да, это очень «по-нашему, по-иркутски, по-купецки». Даже в начале 1940-х, когда само слово «купец» звучало как ругательное, купеческий подход обнаружился вдруг в работе местного книжного издательства: несмотря на объявленную войну (а, может быть, и вследствие войны), патриотические брошюры уступили место полезным, позволяющим и в военную пору не только выжить, но и собственно жить. Напечатанные на подручной бумаге, эти издания смотрели вокруг бодрым взглядом, радовали любовным оформлением и уверенностью в победе. Такой «купецкости», подправленной временем, введённой в рамки разумного и полезного, отчего бы не пожелать? Да и нынешнее наше тяготение к фолиантам не так уж и плохо, на самом деле. Пусть расцветают сто книг, пусть сто авторов соревнуются друг с другом! И пусть у этого города будут те, кто хочет и может и на тополе вырастить настоящее яблоко!