Терезин: честность перед прошлым

Подробности

Создано: 09.05.2014 12:06

Просмотров: 2684

Это про то, что никто не забыт и ничто не забыто. Слышанная нами в пионерском детстве фраза здесь воплощена в строгую и бескомпромиссную реальность: ТАК надо помнить. Я не хотела писать про это. Потому что больно, тяжело и невыносимо. Но я не могла не написать – это было бы стыдным малодушием. Я написала про Яд-Вашем и отдельно – про его Детский мемориал. И была уверена, что тем самым отдала дань памяти, сделала то, что могла и должна была сделать.

Но тема Катастрофы человечества, судя по всему, уже выбрала меня. Потому, когда в январе нынешнего года мне предложили съездить в Терезин, я не удивилась.Провидение знало, что мне еще рано предлагать Аушвиц, более известный нам как Освенцим. Оно остановило свой выбор на сравнительно «вегетарианском» Терезине, что находится в 67 километрах от прекрасной Праги…

Терезин появился на карте Европы в 1780 году как крепость, которая постепенно превратилась в небольшой гарнизонный городок. Потом здесь была тюрьма, а в годы Первой Мировой – лагерь для военнопленных. Вторая Мировая сделала Терезин так называемым «образцовым гетто». Такое официальное название было дано этому концентрационному лагерю, узники которого постепенно депортировались отсюда в Освенцим и другие лагеря смерти.

К середине 1942 года город окончательно покинуло все гражданское население, и Терезин стал важным звеном в решении «еврейского вопроса»: полноценным стопроцентным концлагерем. Общее число пленных, прошедших через Терезин – 155 тысяч человек. По суровой иронии судьбы сразу после освобождения Терезина советскими войсками 9 мая 1945 года здесь была размещена транзитная тюрьма – теперь уже для немцев. Тюрьму закрыли в 48-м, и вплоть до 1996 года здесь находился военный гарнизон.
Сегодня в Терезине, обычном крохотном провинциальном городишке, живет меньше трех тысяч человек и, если честно, я вообще не понимаю, как они там живут. Но человек – такая тварь, ко всему привыкает…
Я кладу руку на тяжелую старинную дверную ручку, делаю вдох и открываю дверь в музей гетто. С него принято «начинать осмотр экспозиции». Мой блокнот всегда со мной. И я просто фиксирую, то, что вижу, что чувствую. Мыслей у меня нет, потому что понять и осмыслить это невозможно. По крайней мере, в момент нахождения тебя там. Потому что происходит вживление тебя в историю. Или же напротив – история вживляется в тебя: словно подсаженный под кожу энцефалитный клещ… Проводили нацисты и такие эксперименты. А дальше – неизвестно: выживешь ли ты, останешься ли ты прежним, или навсегда будешь отравлен.

Таково отсроченное действие Холокоста. Само это слово с греческого переводится как «всесожжение». Каких еще метафор и параллелей…

Дом, в котором сегодня расположился музей гетто, был построен в 19 веке как школа. Во времена гетто оно школой и осталось – здесь жили дети от 10 до 15 лет. Постепенно детский коллектив менялся: часть детей отправляли в Освенцим, на их место поступали новые узники.

В первом зале сделана инсталляция – дерево из старых кожаных чемоданов. На чемоданах белой краской намалеваны номера – Са323, L417… Я не знаю, что это за коды и что хотел символизировать автор, когда устанавливал один чемодан на другой, крепил их друг к другу так, чтобы получался условный ствол и условные ветки – безжизненные, но все же тянущиеся вверх. Наверное, там, наверху – свобода. Но только многим она доступна лишь через превращение в дым…

Бесстрастная информация на стендах: из подростков, обитателей этого дома, спаслись единицы, из учителей – никто. Кроме дерева здесь есть рисунки. Обычные детские рисунки. Дети за столом – слушают учителя. Футбольный матч. Домики, елки, много цветов… Комната, в которой стоят двухъярусные кровати… Снова цветы и дети, играющие в мяч… И подписи.
Руфь Клаубович, 13 лет, 21.4.31 – 19.10.44, Освенцим.
Дорис Вейнерова, 17.5.32 – 4.10.44, Освенцим.
Хана Бескова…

Они рисовали рисунки. Цветными карандашами, которые спустя десятилетия потускнеют, но цвет все равно останется… Потом кто-то приходил, - наверное, учитель, - и говорил: собирай свои вещи, вот чемодан, поедешь в новое место… - А рисунок? Я еще не закончила… - Ничего, он и так очень хорош. А там, на новом месте, ты другой нарисуешь… - Значит, можно взять карандаши? – Возьми, конечно… - А Руфь тоже едет?.. – Нет, Руфь не едет. Но это ничего, Хана, ты же уже совсем взрослая, тебе 10 лет. А с Руфью вы потом встретитесь, обязательно. Собирай чемодан…
Они потом встретились. Обязательно.

В следующем зале нет никаких стендов. Просто стеклянная стелла, в которой снизу подсвечена звезда Давида. А все стены светло-бежевого цвета, в одну непрерывную строчку заполнены рядом фамилий. Везде разные даты жизни. У всех одинаковая последняя точка – Освенцим.
15 тысяч детей в возрасте до 15 лет прошли через гетто в Терезине в период с ноября 41-го по май 1945-го. В живых осталось 245 человек.
83 тысячи взрослых жителей гетто были депортированы в лагеря смерти – Майданек, Треблинка, Освенцим. 35 тысяч умерли в самом Терезине. 3600 человек были отправлены в трудовые лагеря…

 … От железнодорожной станции Богушовичи пятидесятикилометровый путь до Терезина людей гнали пешком. Каждому с собой разрешалось иметь 50 кг груза. Каждый был уверен, что это – последний перегон, что здесь, в образцовом гетто, им позволят пережить и переждать ужас Второй Мировой войны. Однако 9 января 1944 года отсюда был отправлен первый транспорт на восток – до станции Аушвиц. Так в Терезине началось окончательное решение еврейского вопроса. Всего до мая 1945-го, когда Советская армия освободила город, было отправлено 60 транспортов.
… Был в Терезине и свой крематорий. Пепел сожженных людей хранился в небольших деревянных ящиках, похожих на почтовые. Один такой ящик выставлен в музее. На нем процарапаны буквы и цифры – Josefa Heller, 12.7.1872 – 29.IX.1942.
… Зал композиторов гетто. Композитор и организатор концертов гетто Виктор Ульман. Дирижер хора и оркестра Рафаэль Шехтер. Композиторы Гидеон Кляйн, Ганс Краса, Павел Хаас… В гетто также был театр, в котором ставили спектакли на иврите. И кафе. Можно было получить билетик и сходить в кафе. Все это и делало гетто образцовым, все это демонстрировалось официальным представителям Красного Креста, для которых руководство гитлеровской Германии устраивало показ: как хорошо и счастливо живут в гетто евреи.

Как только Красный Крест покинул территорию концлагеря, участвовавшие в показательных выступлениях, были отправлены в Освенцим.
… В экспозиции музея использованы афишные тумбы. На одной – афиши, а на другой – открытки, письма, дневниковые записи… Такое шоу. Под названием уничтожение людей. Или вот же, хорошее греческое слово – всесожжение.
… По всем залам в стены вмонтированы экраны, на которых безостановочно идут рассказы – живые свидетельства людей, переживших Катастрофу. Потому в залах вовсе не тихо, как и положено музейной атмосфере.
 Да еще пол. Скрипучий пол. Я понимаю, что он скрипит от старости, что это вообще свойство старых музейных полов, где паркет просто рассыхается от времени. Но когда в пространстве звучит каждый твой шаг…
Каждый шаг каждого человека звучит в мире. Как звучит – вот вопрос.
Да, известная мысль про то, что если бы не было в мире зла, как бы мы сумели распознать добро. Правда, следом идет вопрос цены. И уж совсем следом – вопрос ценности человеческой жизни. Да ценна ли она, жизнь человеческая? И если ценна – какими мерами мерить, какими шкалами какие графики выстраивать, какие реперные исторические точки на них отмечать? И если добро и зло определены как крайние точки этого немыслимого графика, то, что в середине?
А в середине – молчаливое согласие, молчаливое «меня не касается».
Ну, в самом деле! Как, каким образом касается нас с вами, живущих в 21-м веке история 70-летней давности, история, например, Руфи Клаубович, которой было бы всего-то 83. И дольше живут люди, и дальше, и внуками обрастают, а в таком возрасте – и правнуками… Каким образом отпечатываются на моих подошвах камни терезинской брусчатки, по которой с кожаными пронумерованными чемоданчиками тысячи детей – ДЕТЕЙ! – уходили в вечность через дым освенцимских печей. Ведь согласно логике обоюдности - не только мои следы теперь остались там, но и холод этих камней я увезла на своих сапогах…

Я ходила по улицам этого небольшого городка, всего-то 13 квадратных километров. Вон там -  крематорий, а тут бараки... Все осталось как семьдесят лет назад, когда в 44-м отправляли на восток транспорт за транспортом, спешили, торопились... А комиссия Красного Креста видела, как все по-доброму и с немецкой педантичностью устроено – даже кафе, даже театр, даже кино, которое специально к приезду комиссии по заказу СС снял заключенный режиссер Курт Геррон. Кино называлось «Терезиенштадт. Документальный фильм из жизни еврейского поселения». Впрочем, в прокат он вышел под названием «Фюрер дарит евреям город»… И ничего, что потом все посетители кафе, артисты, композиторы, да и Курт Геррон тоже, окончили свою жизнь в Освенциме. Как только довольная молчаливая комиссия все посмотрела и отбыла в свою Данию – именно датское правительство инициировало процесс инспекции концентрационного лагеря…

В сентябре 1942 года в Терезин был депортирован известный австрийский психиатр Виктор Франкл вместе с семьей. В концлагере Франкл работал как врач. А как ученый он собрал бесценный материал, на основе которого впоследствии написал книгу «Сказать жизни ДА. Психолог в концлагере». Книга получила мировую известность. А сам Франкл стал одним из ведущих психиатров, которые работали в направлении экзистенциальной терапии. Он выжил. В своей книге он пишет: «Так, я помню, как однажды утром шел из лагеря, не способный больше терпеть голод, холод и боль в ступне, опухшей от водянки, обмороженной и гноящейся. Мое положение казалось мне безнадежным. Затем я представил себя стоящим за кафедрой в большом, красивом, теплом и светлом лекционном зале перед заинтересованной аудиторией, я читал лекцию на тему «Групповые психотерапевтические опыты в концентрационном лагере» и говорил обо всем, через что прошел. Поверьте мне, в тот момент я не мог надеяться, что настанет тот день, когда мне действительно представится возможность прочесть такую лекцию…

Что было делать? Мы должны были пробуждать волю к жизни, к продолжению существования, к тому, чтобы пережить заключение. Но в каждом случае мужество жить или усталость от жизни зависела исключительно от того, обладал ли человек верой в смысл жизни, в своей жизни. Девизом всей проводившейся в концлагере психотерапевтической работы могут служить слова Ницше: «Тот, кто знает, «зачем» жить, преодолеет почти любое «как»…». На своем собственном страшном опыте Виктор Франкл доказал, что отсутствие смысла жизни является главнейшим стрессом для человека. Но если этот смысл есть – тогда человек может пережить любые ужасы, которые уготовило ему Провидение.
В жизни должен быть смысл. У всего должен быть смысл. Если он есть – тогда есть и жизнь. Но неужели эти страшные нечеловеческие «терезины» - тоже были частями смысла или даже некоего замысла… И, ох, как хочется, опуститься до обывательского восклицания: «но если Он есть – как же Он допустил?!»
Не допустил. Мы допустили. С молчаливого согласия. С молчаливого «не мое дело». С равнодушного полузабытья, которое с удовольствием цитирует ютюбную глупость про то, что «Холокост – это клей для обоев» (был такой ролик не так давно, миллионами просмотров облетел интернет). Как там у Ремарка? Человек, позабывший свое прошлое, обречен пережить его вновь… Мы почему-то думаем, что терезины и освенцимы – это еврейское прошлое, немецкое прошлое, европейское прошлое, что к нам, тем более живущим в такой дальней Сибири, это не имеет никакого отношения: и за нашей персональной дальностью, и за общей давностью лет.

Немецкий пастор Мартин Нимеллер, бывший узник Дахау, расположенного неподалеку, в 1946 году в одной из проповедей сказал:
«Когда они пришли за социалистами, я молчал – я не был социалистом.
Когда они пришли за профсоюзными активистами, я молчал – я не был членом профсоюза.
Когда они пришли за евреями, я молчал – я не был евреем.
Когда они пришли за мной – уже некому было заступиться за меня».

Может быть, поэтому я делаю уже не первый текст о Второй Мировой. Может быть, поэтому знаю и готовлюсь, что меня ждет Краков, откуда начинается дорога на Освенцим… Это не мазохизм, не извращенность сознания, не юдофилия. Просто, когда ты спрашиваешь себя вслед за Хемингуэем, ты уже знаешь ответ: колокол всегда звонит по тебе.

Если, конечно, ты честен перед самим собой. И перед прошлым.