Почему я боюсь Олимпиады в Сочи

Подробности

Создано: 08.10.2013 09:29

Просмотров: 1059

Вчера Олимпийский огонь прибыл в Москву и тут же потух, пока его несли по территории Кремля. Пришлось поджигать заново от обыкновенной зажигалки. Наш колумнист Юрий Сапрыкин еще до этого случая начал бояться за Олимпиаду и написал в октябрьский номер о мучительных тревогах и страхах перед неизбежной Олимпиадой в Сочи.

Возможно, это поколенческое, но мне всегда казалось, что Олимпиада — это что-то хорошее. Детское, солнечное, праздничное. Я помню, как лежал с температурой — достаточно высокой, чтобы не идти в школу, и достаточно низкой, чтобы от этого не страдать, — и смотрел соревнования конькобежцев в Сараево с перерывами на сообщения о смерти Андропова и чтение первого тома «Властелина колец», только что вышедшего на русском. Помню Сеул в 1988-м, счастливо совпавший с перестройкой, когда советская сборная по футболу в первый и последний раз на моей памяти победила всех, включая бразильцев (отдельно помню феерический комментарий Маслаченко в финале: «Алоизио шел кудрявым лесом, бамбук Алоизио подрубал»). Помню странную объединенную сборную СНГ в Барселоне 1992-го, которая все равно уделала всех по медалям. Помню Лиллехаммер в 1994-м, когда зимние игры начали проводить через два года после летних, значит, праздник стал случаться вдвое чаще. Помню странные Афины, и пугающий тоталитарный Пекин, и все поражения наших хоккеистов, начиная с Лейк-Плэсида в 1980-м, — и все равно это было чудо, и радость, и счастье.

И чего уж там мудрствовать — понятно, что эта матрица была заложена в еще не окрепшее сознание, когда Олимпиада проходила здесь, совсем рядом, и злые люди учинили ей бойкот, а добрые все равно приехали, и Виктор Санеев бежал по опустевшим московским улицам с горящим факелом в руках, и Владимир Сальников был, безусловно, быстрее, Ульяна Семенова выше, а Василий Алексеев сильнее всех, а в финале улыбающийся Мишка улетел в темно-лиловое небо над Лужниками, и все плакали, и я плакал, и было как-то отчетливо понятно, что непоправимо заканчивается что-то очень хрупкое, недолгое и прекрасное, и вряд ли это только Олимпиада.

В финале улыбающийся Мишка улетел
в темно-лиловое небо над Лужниками,
и все плакали, и я плакал.

Я честно смотрел ночную трансляцию из Гватемалы, когда международные олимпийские чиновники выбирали столицу зимних Игр 2014, и даже закричал, кажется, от радости, когда Жак Рогге развернул бумажку с надписью Sochi, — это означало, что праздник снова вернется, запущенный Сочи превратят в удобный современный город, да и вообще стране придется подтянуться, чтоб не ударить в грязь лицом. Я даже написал, по своему обыкновению, колонку, которая заканчивалась фразой: «Можно продолжать предъявлять себя миру в качестве страны амбициозной, но страшно закомплексованной, вороватой и провинциальной — а можно сделать усилие и поменять формат».

И не сказать чтобы эти усилия совсем не были предприняты — но вот теперь я смотрю на телерепортажи с олимпийских строек или странную компанию из леопарда, зайца и медведя в магазинах дьюти-фри и понимаю, что впервые в жизни я не жду Олимпиады. Я Олимпиады боюсь. Дело даже не в том, что ничего не успеют построить, — я сам начинаю разбираться с рабочими делами через полчаса после дедлайна и как-то всегда успеваю. И количество разворованных денег меня возмущает, но не сильно: не было бы Олимпиады, нашли бы, где еще растащить.

И непоправимый ущерб сочинской природе, о котором говорят активисты-экологи, — это еще бабка надвое сказала; природа часто оказывается сильнее любых попыток ей навредить, а новые дороги, канализация и аэропорт с аэроэкспрессом точно останутся. И вероятность того, что боевики Доку Умарова спустятся с гор и молча сломают все, тоже не равна нулю — но, скорее всего, ФСО с ФСБ по такому случаю не пропустят на олимпийские объекты и мухи. Тут что-то другое. Что-то такое в воздухе, в настроениях, интонациях, нервах. Что-то не то.

Дело не в том, что ничего не успеют построить,
— я сам начинаю разбираться с рабочими делами
через полчаса после дедлайна и как-то всегда успеваю.

Со времен Олимпиады-80 и снятого по ее поводу пропагандистского мультфильма «Баба-яга против!» известно, что злые люди страсть как любят использовать Олимпиаду для своих козней. Хуже того, за прошедшие годы стало понятно, что Бабы-яги водятся не только за океаном, среди, так сказать, пентагоновских ястребов, но и в своем коллективе. Накануне Олимпиады Россия находит все больше радости в том, чтобы притвориться осажденной крепостью, утвердить свою особость, доказать, что ее представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, отличаются от представлений окружающего мира, не упускает случая вставить окружающему миру шпильку и готова увидеть ответные шпильки даже там, где их нет, и страшно по этому поводу обидеться. Окружающий мир, в свою очередь, смотрит на весь этот костер ущемленных амбиций с нарастающим недоумением, то и дело хватается за голову и норовит высказать свое недовольство. Олимпиада — идеальная точка, чтобы продемонстрировать эту свою инаковость, с одной стороны, и ужаснуться ей — с другой. Я боюсь, что к февралю дело дойдет до бойкота — по случаю ли антигейских законов или в связи с делом Сноудена — с неизбежным последующим выяснением отношений, у кого больше негров линчуют. Я боюсь, что если дело до бойкота не дойдет, то какая-нибудь американская сборная обязательно просидит на сочинской взлетной полосе пять часов в закрытом самолете в ожидании, пока посадят борт Медведева, и понятно, что потом про этот случай раструбят по BBC.

Я боюсь, что к февралю дело дойдет до бойкота.

Я боюсь, что ФСО, получившая задачу не пропустить на стадион и мухи, обязательно задержит по ошибке кучу мирных болельщиков неславянской наружности или, хуже того, претендента на олимпийское «золото». Я боюсь, что любой дружеский поцелуй на пьедестале будет трактоваться как акция протеста (с соответствующими оргвыводами), что прокремлевская пресса будет под лупой рассматривать цвет лака на ногтях спортсменок. Я боюсь, что российские спортсмены завоюют слишком мало медалей — что будет немедленно объяснено происками мировой закулисы, направившей на нашу сборную, например, разрушительную энергию сумеречного сознания панцирных рыб. Я боюсь, что российские спортсмены завоюют слишком много медалей — что вызовет бесконечную истерику на государственных телеканалах: мол, ура, мы закидаем шапками, так тебе, гнилой Запад, и надо, не зря у вас мужики на мужиках женятся. Я боюсь депутатских истерик в эфире у Андрея Малахова и вообще любых слов по поводу Олимпиады, которые будут произнесены в Госдуме: велика вероятность, что все они будут находиться за гранью клинической психиатрии. Я боюсь церемоний открытия и закрытия — понятно, что их готовят самые европеизированные телеменеджеры с Первого канала, но как они обойдутся без Валерии, Гоши Куценко и Галустяна? Я боюсь, что Олимпиада станет окончательным и безоговорочным поводом расплеваться с окружающим миром — и перестать чего-либо стесняться во внутренней политике: если не надо на мировое сообщество оглядываться, то все позволено.

«Боюсь, любой дружеский поцелуй на пьедестале
будет трактоваться как акция протеста».

Страх — чувство подлое и вредоносное, и надо бы надеяться на лучшее и до последнего верить, что российские чиновники — не враги самим себе, и может, еще пронесет. Но логика того, как меняются здешние нормы приличия и правила хорошего тона, заставляет усомниться в том, что к февралю мы сможем радостно обняться со спортсменами всех стран, вероисповеданий и цветов кожи, позабыв обо всех (в основном придуманных нами же) различиях и обидах. Я много лет ждал этого праздника, но теперь страшно опасаюсь получить вместо него глобальный скандал с битьем посуды. Я боюсь того, что олимпийский Мишка не то чтобы не улетит — а даже не будет пролетать мимо.

Юрий Сапрыкин

Источник: http://www.gq.ru