Влюбленный в Шекспира. Почему депутаты Госдумы не понимают классику

Подробности

Создано: 29.04.2013 07:22

Просмотров: 1379

Вечером в фойе Вахтанговского театра зрительница высказывает билетерше: «Но чтобы на «Маскараде» смеялись? Нет, пусть лучше они не трогают нашего Лермонтова». Они – это главный режиссер театра литовец Римас Туминас, который из давно не самой востребованной театром и читателем вещи сделал великий, прекрасный, трагический и т. д. и одновременно исключительно доступный совершенно для всех спектакль, каждый раз заканчивающийся овацией. И вот дама честно думает, что Туминас наносит ущерб русской культуре, а она со своим «пусть они, чухонцы, литовцы, чурки не трогают нашего Лермонтова», – она защитница русской культуры. А к вальсу Арама Хачатуряна, который Туминас раз в пять минут включает, у нее претензий нет?

Оказывается, ставить Лермонтова – это некультурно, а «Лермонтов для русских» – это культурно. Лермонтов – для русских, Мольер – для французов, Шекспир – для англичан. Софокл – для древних.

Похожим на рассерженную старушку образом, как известно, недавно выступил вице-спикер Думы С. Железняк. «Дико, когда российской театральной премией «Золотая маска» награждается опера «Сон в летнюю ночь», извратившая метастазами педофилии Шекспировское произведение до неузнаваемости режиссером Кристофером Олденом, активно декларирующим свою нетрадиционную сексуальную ориентацию». И дальше о том, что мы, будучи, в соответствии с новейшей идеологией, хранителями традиций, еще сберегли высокое, чистое и светлое искусство, и нечего его тут нам всяким иностранцам, всяким Бриттенам и Олденам, Туминасам всяким, разрушать.

Сам по себе Железняк, назначенный депутат – бог дал, бог уволил, – интересен мало. Депутат, однако, не один такой. Он представляет все более громко выступающую группу граждан, у которых душа болит за классику: не обидели ли, пока они отвлеклись, Шекспира, Пушкина, Чайковского? Каково без их присмотра приходится Гоголю, Чехову, Мольеру? Раньше граждане жаловались билетершам и в ЦК КПСС, сейчас – в церковь и Госдуму, где у них появилось что-то вроде политических вождей. Нужна же назначенным депутатам избирательная база. Голос этих граждан окреп, потому что сверху чувствуется спрос не на тот тип народа, который тянется к неизвестному, стремится понять непонятное и постичь неизведанное, а на такого Ломоносова, который никуда не идет, а остается со своей соленой рыбой в архангельской деревне, да там, по заветам предков, и помирает.

Неприличный Бриттен

Судя по не слишком конкретному ответу на вопль депутата, мало кто видел шекспировско-бриттеновский «Сон» в театре на Большой Дмитровке. Не то что Бриттен, а и какие-нибудь Прокофьев со Стравинским у нас все еще проходят по разряду современных композиторов, на которых надо напрягаться, а не расслабляться, поэтому не всякий на них пойдет. Ну вот я отношусь к тем, кто ходил, постановку смотрел, музыку слушал, пьесу читал. И для тех, кто думает, что нет дыма без огня, что-то там есть, где-то англичанин своему же Шекспиру нагадил, скажу, что там нет ничего: педофилии – как в «Электронике», насилия меньше, чем в «Республике ШКИД», алкоголизма – чем в «Москва слезам не верит». И никакого совращения детей, никаких сомнительных сцен, ничего похабного не поет детский хор. Он там текст Шекспира поет. К тому же – на английском. Так что если в этом тексте и есть какая двусмысленность, то ее еще поди пойми – когда хором, в опере, на чужом языке. Вы в опере вообще хорошо текст разбираете?

То, что депутат принимает за разврат, – это сложность. Довольно типичная ошибка для депутата и людей его круга. Это что ж такое, непонятно ничего! Что курил автор-то? Композитор-то что курил? Режиссер сколько выпил? Такое только больной может придумать, сочинить, написать, обкурившийся, извращенец. Вот и произнесено ключевое слово.

Депутат думает, что он открывает глаза, срывает золотые маски. Но это по недостатку информации. Не только режиссер спектакля Кристофер Олден не скрывает своей нетрадиционной сексуальной ориентации (он просто был не в курсе, что надо), но и автор оперы, великий английский композитор, классик европейской музыки ХХ века Бенджамин Бриттен ее не скрывал, значительную часть жизни прожил с великим оперным тенором Питером Пирсом, для которого и писал многие партии в своих вещах, обожал русскую классику, восхищался Прокофьевым, дружил с Шостаковичем, Ростроповичем и Рихтером, для двух последних писал музыку, много раз бывал в СССР (с Пирсом) и вообще считался западным деятелем культуры – другом Советского Союза. Возможно, таких друзей нам по нынешним временам не надо. Но как-то удивительно, что мы ставим железный занавес даже там, где и СССР умудрился этого не делать.

Интеллигенция оправдывается: мол, искусство имеет право на эксперимент, иногда на провокацию, оно всегда немножко опережает время, раздвигает границы дозволенного, вы уж не очень на него за это сердитесь. И, оправдываясь, вводит всех в заблуждение. Уже давно все раздвинуло и опередило. Ни музыка Бриттена, ни постановки Олдена, ни спектакли Туминаса – никакое это не экспериментальное, никакое не провокационное искусство. Это просто искусство, обычное. Это вообще-то давно классика и есть.

И Бриттен, и Олден совсем не так провокационны, как хотят представить дело обиженные за классику. А Шекспир совсем не так прост и светел, как хочется депутату.

Неприличный Шекспир

Шекспир, говорят, добрый и светлый, это режиссер напустил эротических двусмысленностей.

Один из трех пересекающихся сюжетов комедии начинается так (читаем краткое изложение): «Оберон и Титания поссорились из-за мальчика-пажа, которого Титания отказывается уступить своему мужу».

Вторая сюжетная линия той же комедии, та, где простые ремесленники сначала репетируют, а потом разыгрывают перед герцогом печальнейшую повесть на свете про Пирама и Фисбу. Как бы сейчас сказали – текст в тексте, театр в театре, пародия на трагедию внутри комедии, где уже и самому целомудренному режиссеру приходится одевать юной влюбленной Фисбой мужчину – ремесленника Дудку, которому ремесленник-ткач должен признаваться в любви. У этого ткача, брутального пацана, прозвище Bottom, что в английском на портняжном языке значит «основа для ткани», а на эротическом – гомосексуал в пассивной роли. Ну как если бы у нас водопроводчика-любовника, который по роли признается в любви переодетому девицей слесарю, звали, ну допустим, Прокладка. Светлая сказка, свинарка и пастух.

Да и вообще в шекспировском театре, где мужские и женские роли играли актеры-мужчины, в любой постановке было что-то от атмосферы фильмов Альмодовара. Мужчиной была Офелия, мужчиной была Дездемона, миловидным юношей была Джульетта. Но если бы кто поставил шекспировский спектакль так, как это делал сам Шекспир, депутаты завопили бы про разврат.

Зритель не обязательно ежеминутно переживал легкую двусмысленность шекспировского театра (хотя, судя по мемуарам тех времен, никогда и не забывал о ней полностью), но сам Шекспир периодически напоминал о ней, как в «Двенадцатой ночи», где в монологе Виолы не двойная, а даже тройная игра: актер-мужчина играет роль женщины, выдающей себя за мужчину. Путается не только зритель, но и сам герой-Виола:

Что делать мне? Ведь если я мужчина,
Не может герцог полюбить меня;
А если женщина, то как бесплодны
Обманутой Оливии надежды!

Шекспир – не Андерсен, не бабушка в очках – Сельма Лагерлеф, пишущая про старых мудрых гусей, не «Витя Малеев в школе и дома». Шекспир не писал сказку, он писал комедию. Он не воспитывал детей, он развлекал взрослых. Половозрелых дам в пышных воротниках, мужчин в камзолах. В рядах повыше – ремесленников, торговцев, писцов. Им должно было быть остро, солоно, весело, пряно. И им было.

Считать, что современный режиссер извратил неприличными намеками невинный шекспировский текст можно, зная Шекспира исключительно по имени или в пересказах. У Шекспира с намеками все в порядке.

Вот воспитательница нежнейшей, невиннейшей Джульетты рассказывает:

В тот день она себе разбила лобик,
А муж мой (упокой его Господь –
Вот весельчак-то был!) малютку поднял.
«Что, – говорит, – упала ты на лобик?
А подрастешь – на спинку будешь падать.
Не правда ли, малюточка?» И крошка
Утешилась и отвечала: «Да». 

А вот диалог Петруччо и Катарины в «Укрощении строптивой»:

П.: Возьму и вырву жало – вот и все. К.: Сначала ты найди его, дурак. П.: Известно, где оса скрывает жало. В хвосте. К.: Нет, в языке. П.: А в чьем, скажи? К.: В твоем, раз о хвосте сболтнул. Прощай. П.: Как! Мой язык в твоем хвосте? Ну нет. Я – дворянин!

Вот из «Гамлета» – это который весь о высоком, быть или не быть, настоящий джигит, как за папу отомстил:

Офелия: Вы колки, мой принц, вы колки!
Гамлет: Вам пришлось бы постонать, прежде чем притупится мое острие.

Это еще в целомудренных русских переводах для совиздательств.

Ошибка депутатов

Дело, конечно, не только в том, что депутат не смотрел, не читал, не слушал «Сна в летнюю ночь», не понял, что такое шекспировская комедия, и не знает, что такое Шекспир. Дело в том, что депутат – как это типично для многих людей его круга – неправильно понимает, что такое классическая литература.

Для него классика – это то, что в детстве. То, что в школе. Ну что он, в самом деле, Пушкина, Гоголя, Шекспира, Достоевского со школы перечитывал? Депутату ни к чему. Зачем это солидному взрослому человеку. Классика – это то, что осталось далеко позади, в босоногом детстве. Как светлая сказка. И она должна этому далекому смутному воспоминанию, этому туманному представлению о чистом и нежном соответствовать. А если не соответствует, значит, кто-то ее испортил. Вероятно, иностранцы или извращенцы.

По понятным причинам с детьми читают не все, а когда читают, не на всем акцентируют внимание. Был такой древний гимназический термин – чтение ad usum delfini. Да и вообще – из взрослого состояния детство кажется невинней, чем оно было на самом деле. Поэтому когда взрослый человек обнаруживает, что у Пушкина, Чехова, у Шекспира есть секс, есть всякие – сами знаете какие – намеки, есть метастазы, он думает, что это Пушкина, Чехова, Шекспира совратили.

Ведь для него классика – это литература детства. Детская литература. Классика же вообще нужна для преподавания в школе. Зачем она еще-то нужна? Не читать же.

Классику и детскую литературу путают потому, что и то и другое читали тогда, давно, а с тех пор не. Вот, кстати, и простой ответ, почему Олден перенес действие «Сна» в школу. Для многих англичан Шекспир – тоже ведь школьный автор.

Открою глаза депутату, пусть он как вице-спикер передаст это маленькое откровение остальным депутатам Думы, а они – дальше, тем немногим, до кого смогут донести, по цепочке. Классика – для чтения, смотрения, слушания, а не чтобы по ней училке отвечать. И она для взрослых.

Источник: http://slon.ru/