Затычка в дырке пространства

Подробности

Создано: 29.12.2021 12:08

Просмотров: 4733

 

 

 

Наш новый автор – ангарчанка Анна Кокоурова. Родилась она в Ангарске. Живет в Ангарске. Замужем. Считает, что тоже пожизненно. Двое детей, проживающих в разных точках земного шара, но одинаково далеко от нее. Работает зам. главного редактора городской газеты «Время». В 12 лет купила толстую тетрадь в клеточку, написала на первой странице печатными буквами: РОМАН. 1 часть. И пишет до сих пор. Очень любит пиццу и борщи в исполнении мужа. Еще любит гулять по улицам и слушать обрывки разговоров.

 

Сосед ближе, чем родня. В буквальном смысле. Где взять соль, когда на сковородке уже шкворчит-булькает, а в солонке внезапный шиш с маслом? Только у соседа. И за луковицей, бывает, заскочишь. И за яйцом. Раньше, еще до эпохи евроремонтов, занимали, случалось, «трешку до получки».

Подъезд, в котором я живу, такой же, как тысячи подъездов. И соседи такие же, как тысячи других соседей. Пробегаем мимо с дежурным «здрасьте», месяцами можем не видеться и как будто не нуждаемся друг в друге. Но мы соседи. Мы можем встретить друг друга в халате, тапочках и бигуди. Мы знаем о друг друге больше, чем наши родные. И да – наличие «правильного» соседа ощущается как затычка в дырке пространства. 

 

НАТАХА

 

Ей далеко за сорок. По виду тростинка. Глаза, коленки и каштановые космы. Но более решительной и скрытной особы я в жизни не встречала. Семнадцать лет назад она выставила своего муженька на раз-два. Это будучи в декрете, с грудным младенцем и сыном-школьником на руках. На наши попытки выяснить подробности отвечала таким взглядом, что прикусывали языки. 

 Несколько раз ее светловолосый, с волнистым чубом и есенинскими глазами супруг, пьяно взревывая, прорывался в подъезд, и мы начинали готовиться к боевой операции. Но Натаха укрощала изгнанника несколькими фразами, сказанными настолько тихо, что мы, хоть и стояли не дыша за приоткрытыми дверями, ни черта разобрать не могли. Набеги на подъезд в конце концов прекратились, и вообще супруг исчез с горизонта, как будто его и не было.

К Натахе я захаживала покурить, попить чаю, но никакой душевный разговор не подвиг ее на откровенность о бывшем. 

Однажды она позвонила мне на работу и, не обременяя себя извинениями, попросила скачать для нее реферат на тему бухучета. Так я узнала, что она заканчивает бухгалтерские курсы и ищет место в какой-нибудь конторе поближе к дому.

У Натахи все получалось легко. Работа, воспитание детей. Мальчишки нужды не знали, и сама она в обносках не ходила. Обновляла обстановку в квартире, в отпуск ездила на море. Хотя сколько она там зарабатывала бухгалтером? Мы, конечно, судачили на ее счет. Но ни ниточки, ни зацепочки было не достать. 

Старший, Никита, внешне вылитый отец, окончил школу, потом томский политех, удачно распределился в одно из закрытых учреждений Королева. Младший, Егор, тоже вылитый отец, идет в этом году в выпускной класс. 

Натаха периодически прибегает ко мне то за плоскогубцами, то за гаечным ключом, и я делаю вывод, что в ее хозяйстве нет даже «мужа на час». Она охотно рассказывает о пацанах, но судьба «белокурой бестии» так и остается тревожащей воображение тайной. 

 

ВАСИЛИЙ

 

Самый колоритный персонаж. Первая скрипка соседского оркестра. Нет, он не пройдоха. Скорее, авантюрист в толковании Брокгауза и Ефрона, то есть настоящий искатель приключений. 

Жажда перемен и живость характера не дают ему покоя. То он покупает в деревне ветхую развалюху и занимается пчеловодством, то переключается на изготовление шлакоблоков, а то все бросает и часами стучит в барабаны, в недобрый для нас час приобретенные по дешевке на «Авито». Василий давно стал бы банкротом, если бы не его домовитая жена, оберегающая его как дитя малое. Кстати, больше детей у нее и в самом деле нет. 

Однажды Василий уговорил меня и супруга купить… лошадь. Он такой – может на что угодно уговорить! Сначала уговорил нас на дом в деревне. Мы съездили посмотреть. И правда, лес, речушка с мостиком, избушки-развалюшки. Молоко можно пить от настоящей коровы. Чистый воздух. 

Василий демонстрировал свой дощатый домишко, заросший травой двор. Стол под рябиной во дворе, где напоил нас чаем. Обещал в следующий приезд угостить собственным медом. 

Начали мы на дом в этой же деревне копить. Чтобы так же по-соседски, рядышком. Когда Василий за грядками присмотрит. Когда мы за пчелами. А он вдруг с новым предложением – давайте, мол, приобретем лошадь. По просторам скакать. Муж оторопел – что значит давайте? Мы же на дом копим. А он – так лошадь по сходной цене. Муж ни в какую. А мне идея понравилась. Попил молока, поскакал на лошади. И недорого, если пополам. 

 

 

Короче, сбросились мы. Взяли деньги из накопленных. Муж с Василием поехали за лошадью. 

Красивая попалась. Вся коричневая, а на лбу белое пятно. Назвали Звездочкой. Я ее в первый раз увидела где-то через полгода. Держать лошадь было негде, поэтому сосед пристроил ее к своим друзьям из деревни. Они за ней приглядывали. А мы давали деньги на корм. Из накопленных. Лошадь ела, росла, мы семьей выезжали на нее смотреть. Сахар привозили. Дочь ее гладила по гриве. 

Но муж все время ворчал по поводу корма. И по поводу лошади. Что мы, мол, как Мюнхгаузены. Владеем половиной. И скакать страшно. Брыкливая она была. 

В итоге продали мы Васе свои пол-Звездочки. А он ее загнал друзьям. Целиком. И домик в деревне тоже продал, так как деньги понадобились на шлакоблочный бизнес. Супруг после этого с соседом не разговаривает. А я ничего. Забегаю иногда. Вспоминаем с Васей нашу совместную лошадь. 

 

ТАМАРА

 

Соседка Тамара, сколько себя помню, всегда странно одевалась. Ее шляпы поражали воображение. Вдобавок она накручивала на них газовые косынки, которые полоскались на ветру как шарфики Айседоры Дункан. То есть замысел понятен, но воплощение…

Тамара живет в нашем подъезде со своей старенькой мамой. По части странностей мама еще могла бы дать Тамаре фору. Нет, в одежде Надежда Павловна всегда блюла меру: строгие закрытые платья, чулки даже в жаркий день, аккуратные туфли на низком каблуке. Летом после обеда Тамарина мама обязательно делала моцион вокруг дома.

Как-то, рано вернувшись с работы и застав во дворе неспешно прогуливающуюся Надежду Павловну, я услышала на свое привычное «Здравствуйте, как дела?» нечто невообразимое: 

– Анечка, все ужасно! Тамары третью ночь нет дома. 

Я опешила. 

– Как третью ночь? Что же вы раньше...Надо срочно в полицию!

– Да, Анечка, надо. Вот срочно и займитесь. 

В тот момент, когда я судорожно выкапывала из сумки телефон, показалась Тамара в своих немыслимо ярких брюках и с полной сумкой продуктов. Она оценила немую сцену и сразу потащила маму домой.

 

 

О том, что Надежда Павловна съехала с катушек, скоро узнал весь подъезд. И ближайшее отделение полиции, откуда дважды приезжал наряд по заявлениям мамы, уличавшей в убийстве дочери разных соседей. Главное, что бред Надежды Павловны был предельно конкретен, поражал четкостью деталей (вот одно из заявлений: дочь вся в крови лежит в гостиной между фикусом в голубом горшке и гладильной доской) и абсолютной фантастичностью. Все это вносило разнообразие в нашу жизнь, но нисколько не радовало. 

Надежда Павловна путешествовала по лечебницам, возвращалась, притихшая, домой, но потом все начиналось снова. Ей не терпелось нести свой бред в массы. Она выходила на улицу вещать о пришельцах, монстрах, убийцах, оккупировавших подъезд. На Тамару жалко было смотреть. А она ничего, так же крутила косынки на шляпы, уводила маму домой, бегала по магазинам и врачам и наши предложения о помощи независимо отклоняла. 

Наконец, со старушкой случился инсульт, который уложил ее в кровать. Надежда Павловна перешла в разряд валежника, как называют лежачих инвалидов в нашей поликлинике. Мы перекрестились и решили между собой, что Тамаре так будет лучше. Хотя бы не надо караулить маму. 

И вдруг впервые увидели дочь без странной шляпы. Она шла, понурившись, и прятала от нас заплаканные глаза. 

 

ТАТЬЯНА

 

Танька с четвертого этажа горькая пьяница. Ей 67 лет, выглядит на 80. У нее, конечно, есть и имя, и отчество, и даже тихий непьющий супруг, но все ее зовут Танькой. Маленькая, худенькая, косенькая уже с утра. И так последние лет двадцать, дал же Бог человеку здоровья. 

Ее вполне приличный сын, живущий отдельно, борется с пьянством матери своеобразным способом: запирает квартиру и ключи уносит с собой.

Наивный. Танька уже давно изобрела противоядие. Она караулит Пашу с первого этажа, у которого примерно та же запойная история, кидает ему свернутую узелком купюру и на канате, собранном из простыни, лески и брючного ремня, спускает пакет. Край простыни полощется на ветру как парус. Танька как капитан собранна, метка, четко отдает команды увальню Паше, у которого всегда каша во рту. 

 

 

Тот мчится в ближайшую, минута ходьбы, бакалею, возвращается и, ухмыляясь, укладывает литровую бутылку в пакет. Танька возмущается – почему только одна, давала деньги на две. Паша намекает на гешефт. Они начинают препираться. Я лопаюсь от злости, потому что ее балкон как раз над нами и вся эпопея разворачивается на моих глазах. Бутылка медленно, но верно переправляется наверх. Одной мало. Вниз снова летит денежный узелок. Вся история повторяется. Испытываю дикое желание перерезать «дорогу жизни». Что мне мешает? Не хочется скандала, все-таки соседи, много лет живем в одном подъезде; в общем, сплошная интеллигентская размазня. Еще приходится подпихивать ногой пакет, который застрял в чугунных перилах балкона.

Мысленно желаю, чтобы эта бутылка была в Танькиной жизни последней. Какое там... Утром поливаю на балконе цветы и слышу знакомое покашливание. Два литра, Карл! И она снова в поисках родного лица. 

 

ДЕВОЧКА ЕВОЧКА

 

В двухкомнатную квартиру на четвертом этаже лет пять назад въехала молодая семья из трех человек. Из тех, что ведут исключительно партизанский образ жизни. Непонятно, как и когда они ходят на работу, в магазины, в гости. И вообще, ходят ли или передвигаются другим способом. 

Мне неуютно с такими соседями, почему-то прячущими глаза при редких встречах. Что они скрывают и чем занимаются по вечерам, когда во всех окнах тепло мерцают ЖК-панели, и лишь у них глухое свечение красного ночника?

Но здесь долго гадать не пришлось. В семье обнаружился диверсант, взломавший оборону.

С виду диверсанту было лет девять, в руках он держал футляр от скрипки. Мы спускались со своего третьего этажа, ребенок поднимался на четвертый.

– Здравствуй, милая, – словоохотливо начал муж. – А мы твои соседи. Как тебя зовут? 

Меня больше всего интересовал футляр. Неужели в нем скрипка? 

– Ах, Ева...– продолжал ворковать супруг. – Какое красивое имя. Так звали жену Адама. 

Девочка хлопала ресницами. Из-под шапки с помпоном торчала жиденькая косичка. 

– Что ты мелешь, – я ткнула его в бок. – А вот скажи-ка, Ева, ты ходишь в музыкальную школу? 

Вверху открылась дверь в партизанское убежище. Ева помчалась домой, стукая футляром по перилам. 

Она действительно ходила в музыкалку по классу скрипки. Секрет трудно было утаить, тем более что смычок юной музыкантши пытался извлечь из струн ноющие как зубная боль звуки не меньше четырех раз в неделю.

Остальные секреты Ева сдавала нам как карты в подкидного. Мы узнали, что родителей зовут Лариса и Николай, что Еве хотели купить пианино, но накопили пока на скрипку. И что до этого все дружно жили у бабушки в частном доме. 

 

 

Лариса и Николай чаще делали вылазки из подполья, но все равно пробегали мимо нас, отвернув лица. Мы не навязывались. Нам вполне хватало общения с Евой. 

Лед был сломан, когда у Евы появилась маленькая сестричка. Лариса гуляла с ребенком на улице, а в нашем тесном подъезде со зверской металлической дверью, так и норовящей поддать в спину, управиться с коляской без помощи соседей трудно. И так же трудно отворачивать лицо, когда эта помощь оказана. Поневоле приходится говорить хотя бы о погоде. 

Ева, на радость всем нам, уже давно не мучает скрипку. За одно-единственное лето она вдруг сногсшибательно вытянулась и похорошела. Волосы стали густыми, блестящими, она их красиво укладывает на одну сторону. 

– Девочка становится настоящей Евочкой, – бормочет супруг, когда видит ее во дворе. И я привычно тычу его в бок. 

 

ПАЛЫЧ И ЕГО ВОЗЛЮБЛЕННАЯ

 

Кто в нашей округе не знает Палыча и его возлюбленную? Каждую весну, к середине мая, они появляются во дворе, как появляется листва на тополях. 

Палычу за семьдесят, но он крепок, высок и плечист. Его подруге... даже затрудняюсь сказать, какого возраста его цвета топленых сливок «Волга», бывшая модной штучкой в конце 80-х годов прошлого века. 

Сложно представить Палыча без раритета, и наоборот. По отдельности они ведут ничем не примечательный образ жизни. Но в мае наступает их звездный час.

Шоу под открытым небом начинается с ревизии багажника. Его содержимое мы знаем наизусть: пластмассовый таз, две канистры, канат, резиновые сапоги 48-го размера, кусок брезента, бензиновая горелка, мятый горбовик и еще пара мелких незначительных деталей. Все это, как на восточном базаре, выставляется в ряд вдоль автомобиля. В то время как Палыч чистит щеткой коврик из старенького ковролина, к нему подходят соседи, похлопывают по плечу и затевают неизменный спор на тему преимуществ уазика перед «волгарем».

 

 

Палыч – охотник-собиратель. Сезон для него начинается с первых стрелок папоротника и заканчивается опятами в глубоком сентябре. Говорят, что Палыч знает все места и умудряется «поднимать» на грибках-ягодках по 200 тысяч рублей. 

– Моя красавица, – он проводит рукой по корпусу элегантной «волжанки», – создана для тайги. 

Лет 20 назад он стал бы находкой для маркетологов ГАЗа.

На сцене появляется набор инструментов, который Палыч раскладывает на асфальте так же непринужденно, как до этого внутренности своего багажника. Еще пару дней он будет стучать, откручивать, завинчивать, подтягивать, прерываясь на посиделки с пивом, во время которых ушлые соседи не оставят попыток вытянуть из Палыча адреса и явки, а он только ухмыльнется в ответ.

С моего наблюдательного поста (окна кухни выходят прямо во двор) происходящее до боли напоминает то ли кусок старого фильма, то ли картину малоизвестного художника эпохи соцреализма из запасников местного музея. 

Вечером после работы иду домой мимо Палыча и «Волги». На дверях подъезда объявление: «Куплю вещи и предметы быта времен СССР. Дорого».

 

ПОНАЕХАВШИЕ

 

Наш подъезд – это настоящие семейные гнезда. Некоторые здесь живут с начала заселения дома. Точнее, жили. Их место заняли дети и внуки. Кое-где дверные косяки хранят еще зарубки, по которым семья следила за развитием очередного наследника. 

В 90-е началась миграция соседей. Подъезд стал перевалочной базой в другой дом, подъезд и даже в другой мир. И почти каждый «понаехавший» начинал городить евроремонт. 

Соседи, как мыши в сыр, въедались в перегородки, переходы, коридоры, стены, славившиеся своей толщиной. Сверлили, долбили. Вызывали дружный соседский ор по поводу дрели в выходной с 8 утра. Мудрили с вентиляционными ходами. 

 

 

В итоге я на своей кухне сейчас хорошо слышу, что происходит в смежной квартире соседнего подъезда. Преимущества нашего звуконепроницаемого жилья постепенно стираются в пыль. Что никого не останавливает. Нынешние новенькие – две молодые пары с детьми, переехавшие на перевалочный постой, – не видят «старожилов» в упор. 

Точно знаю: это до поры до времени. Потому что и падишах проживет долго, и ишак не заговорит. А вот постучаться к соседу рано или поздно придется!