Интервью с Галиной Гиленовой, художественным руководителем хора НИ ИрГТУ «Пой, friend!»

  Есть масса интересных вещей, представления о которых базируются на старых, уже изъеденных молью, а потому во многом изживших себя стереотипах. Под словом «хор» мне всегда представлялась когорта мальчиков–девочек, по стойке смирно распевающих «Во саду ли, в огороде». «Хоррор… Хоррор…» – мгновенно возникали в уме слова из известного фильма.

О том, что «хоррор» (ужас – англ.) и хор не имеют абсолютно ничего общего, мне по секрету поведала Галина Гиленова, художественный руководитель хора Национального исследовательского Иркутского государственного технического университета «Пой, friend!». И судя по всему, «хор» куда ближе к слову «хорошо». А быть может, даже от него и происходит…

«Пой, friend!» – это девиз

– Скажите, как и почему вы выбрали именно это название?

– Знаете, мне иногда надоедает отвечать на этот вопрос, и я говорю просто: «А почему бы и нет?» Оно появилось не сразу, а на втором году творческой жизни – до этого мы назывались длинно: «Вокальный ансамбль студенческого клуба Иркутского государственного технического университета». Как говорится сейчас, «многа букаф». А нужна была краткость, броскость, запоминаемость. «Пой, friend!» родилось спонтанно – его предложил мой хороший знакомый, с которым мы вместе учились в консерватории. И хотя оно довольно нестандартно для хора, я взяла на себя ответственность, что мы будем именоваться так. И под этим именем мы выступаем уже 15 лет. Сейчас у нас всё «Пой, friend!» – и почта, и сайт, и жизнь под это строится. Я часто говорю на концертах: «Это не название, это девиз». «Пой» и «friend», то есть – «Пойте, друзья!»

– А как удаётся сочетать что-то новое, подчас экспериментальное, с академизмом?

– Сейчас я увлеклась социальными сетями и считаю, что за этим будущее. Хотя, конечно, существует оборотная сторона медали – если все будут слушать через Интернет, никто не придёт на концерт. Но мне кажется, что так далеко не зайдёт, потому что важнейшее на свете – живое человеческое общение, которое ничто не заменит.

У нас есть интересная обработка «We are the champions» группы «Queen» – мощная драма сильного человека, прямо баховский размах. Ещё есть «Весна» группы «Пятница» – она мне тоже безумно нравится. Один раз на спор мы сделали шансон – «Заходите к нам на огонёк» Александра Розенбаума. Получилось весьма необычно. Очень благодатен материал советской эстрады. Вообще, мы стараемся петь всю музыку. Единственная вещь, которую, пожалуй, невозможно – да и незачем – поднять до уровня трагедии, – современная «попса». Если смысла нет в самом исходном материале, говорить особо не о чем. Основную долю в репертуаре хора занимает, разумеется, классика.

Меня часто ругают: «Чего это вы поёте Свиридова?!» Я сначала не знала, как на это отвечать, ведь для того, чтобы во всю мощь исполнить произведения Георгия Свиридова, нужно человек 60. А потом думаю: «Ну кто в Иркутске возьмётся за Свиридова, кроме нас?!» (смеётся) Не всё мы делаем для себя – иногда хочется, чтоб люди поняли, сколько вокруг «вкусного». К 14 февраля мы готовим «Соловей мой смутный» того же Свиридова в сольном исполнении джазовой певицы. Посмотрим, что из этого выйдет.

От «Лебединого озера» до лебединых песен

– Вы обмолвились, что «попса» как материал вам неинтересна. А как, вы считаете, надо к ней относиться? Надо ли бороться с этим явлением, и если да, то какими средствами?

– Я сегодня в очередной раз открыла новости. Читаю: «Женщина в Новый год выбросила своего полугодовалого ребёнка в сугроб». И думаю в связи с этим: «Вот все ждут конца света в виде какого-нибудь Всемирного потопа или Геенны огненной. А мне кажется, что конец света придёт изнутри: люди изничтожат сами себя». Когда, вопреки всем инстинктам, человек вытворяет такое со своим ребёнком – это как раз свидетельство разложения.

Конечно, какую музыку слушать, каждый должен решать сам – другое дело, что во многом на вкусы влияет социум. Если человек с рождения не слышал ничего, кроме мусора, музыкального шлака, сложно заставить его высидеть хотя бы час на концерте классической музыки. Он и минуты не просидит – убежит.

– А почему, на ваш взгляд, большинство россиян сегодня слушают некачественную музыку?

– Знаете, я думаю, это вопрос политический: почему большинство слушает чушь, почему большинство не идёт в хор, почему по телевизору не показывают выступлений хора. Балет «Лебединое озеро» транслируют, только если кто-то умрёт.

– С этой точки зрения – хорошо, что давно не показывали.

– С этой – да (смеется). Так вот: наверное, невзыскательным, нетребовательным обществом гораздо легче управлять. Если его немножко подкормить – оно пойдёт хоть в огонь, хоть в воду. Всё-таки этой позиции надо как-то сопротивляться, я не призываю к революции, есть масса других способов – просто хочется качественных перемен. Потому что, я считаю, это делается намеренно. Посмотрите вокруг: призывы наподобие «Оторвись, и всё будет зашибись!» идут «на ура» и «едятся» с удовольствием. А вы где-нибудь видели рекламу «Учись! Трудись!»? Вот и я – нет.

Чтобы слушать классику, необходимо постоянно создавать какое-то информационное поле вокруг неё – а сегодня этим никто не занимается. Я, например, без лишней скромности считаю, что в «Пой, friend!» собрались лучшие люди университета. Не знаю, по какой причине они к нам приходят. Видимо, есть потребность и любознательность. Они читающие, умные, грамотные, как правило, все на хорошем счету. Но даже если их спросить, в каком веке жил, скажем, Гендель, – ответа, скорее всего, не будет.

– Замечу ещё один парадокс: средства извлечения звуков, звуковые «примочки» постоянно увеличиваются, а музыка, наоборот, идёт по пути упрощения мелодики.

 – В упрощении музыкального материала я также вижу проблему государства: нет так называемого госзаказа. В советское время всё было понятно: «Берём флаг – и вперёд!». В какую сторону – не так важно. А сейчас говорят: «Ну куда вы собрались?! Сидите лучше дома!» У современного российского большинства очень скудный набор потребностей: поесть, поспать, попить. Иной раз кажется, что государство и не заинтересовано поднимать народ выше «мясомолочного» уровня. Ни у кого не возникает желания поехать в Хельсинки на Вагнера или, скажем, обсуждать верхний ля-бемоль в исполнении какого-нибудь тенора – это кажется абсурдным применительно к основной массе населения.

Очень слабо развита фоновая культура: если в Америке это джаз, в Европе фольклор, то у нас всё заполонила дешёвая эстрада. Допустим, в американской церкви на службу собираются случайные люди – и поют идеальный унисон. Они знают мелодию, помнят слова – и звучит это прекрасно. Я давно пришла к выводу, что любое организующее начало невыгодно никакому государству, а нашему на данный момент – подавно.

Управлять или упразднять?

– Однако советские вожди пытались культуру «приручить», поскольку это сильный инструмент воздействия. А сейчас действуют по пути упразднения.

– Да, и оказалось достаточно просто её «замалчивать». Ведь, если опять вспомнить СССР, я не чувствовала себя обделённой в культурном плане. Да, существовало всего 2 канала, но там можно было и послушать Елену Образцову, и посмотреть «Утреннюю почту» с Игорем Николаевым. В дозированной форме давался довольно сносный срез качественной музыки. Мне кажется, наши правители не хотят, чтоб мы общались, чтоб друг другу что-то передавали – честно, не знаю, что это: гиперболизированное чувство ответственности или уже какая-то крайняя степень отчаяния. В этом году я даже ходила на митинг, чего от себя не ожидала. Хотя, насколько возможно, стараюсь не прикасаться к политике. Другое дело, что всё (так или иначе) – политика: вы заходите в магазин – хлеб стал на рубль дороже. Это политика. Повышаются тарифы на общественный транспорт – это тоже политика. Поэтому полностью отгородиться от жизни, уйти в чистое искусство, всё же не получается.

На эстраду, по моему мнению, нужно ставить фильтр. А нам даются какие-то иллюзии и совершенно неправильные жизненные ориентиры. Затем разочарование, комплекс вины – и вот, пожалуйста, бери готовенького. Кинешь ему кусок мяса, а он скажет: «Боже, это манна небесная!». В общем, довольно древние, простые и хорошо просматриваемые механизмы управления массами, но от этого не становится легче.

– Скажите, а музыка вообще подвергается цензуре? Ведь это невербальный жанр.

– Конечно. И, мне кажется, сейчас даже в большей степени. С одной стороны, упал «железный занавес» – и у нас появилась возможность слушать хорошую западную музыку. Мы задумались, что Лемешев – это «не айс», и Козловский – не то. Оказывается, бывает и атональная музыка, и такая, и сякая, и мир-то ушёл далеко вперёд. Мы все ругали формализм: Шнитке писал музыку к мультфильмам, а Шостакович – «Нас утро встречает прохладой», потому что нужно было как-то жить. Но, с другой стороны, за последние 20 лет ничего подобного Шостаковичу или Шнитке создано не было. И больше того: даже подобного «Московским окнам», «Я люблю тебя, жизнь» – то есть советской эстраде, которую мы по сей день поём с удовольствием. Отсюда возникает парадокс: всё можно – читай любые книги, пиши любую музыку, снимай любые фильмы – а ничего нет. Видимо, наличие рамок часто бывает полезным.

– Да, когда есть рамки, видно, что надо преодолевать…

– Верно. А когда они сняты, становится непонятно, что делать. Поэтому от сегодняшнего времени я давно не жду ничего особенного. Ну, у нас, слава Богу, есть с чем работать, проблем с репертуаром не наблюдается.

Любить искусство в себе

– Вернёмся к нашим хористам. Каковы критерии при отборе в хор?

– В первую очередь – желание. Ну, ещё чтобы кандидат мог отличить «В лесу родилась ёлочка» от «Интернационала».

– А слух, голос?

– Вы знаете, слух и голос можно настроить. Ко мне очень часто приходят со словами «У меня нет слуха, голоса» и так далее. Я отвечаю, что слуха и голоса нет у глухонемого человека, а остальное – лишь отсутствие координации между первым и вторым. Ведь если вы меня нормально слышите, если мы без проблем общаемся – значит, просто есть какая-то недоработка. На изменение, конечно, потребуется много времени и усилий, но голос – такой же настраиваемый инструмент, как скрипка или фортепиано. Вообще, в искусстве много надуманного: «Всё сложно! Ах! Ох!». Никаких ахов и охов быть не должно: если вы чему-то будете посвящать два–три часа в день, то определённо достигнете в этом результата.

– Работать надо.

– Конечно! Если методично бить в какое-то место, я думаю, всё будет хорошо. Для меня главное, чтобы те, кто однажды пришёл в хор, остались. Чем тут мы держим, думаете? Музыкой. Необходимо влюбить в эту музыку, это многоголосье – и человек тогда точно не уйдёт. Знаменитая формула «Нужно любить искусство в себе, а не себя в искусстве» работает на 200%.

Воспитание единомышленников

– А какие отношения в коллективе?

– Авторитарные. В этом кроется цена ответственности. Отвечать за результат должен один человек. С него нужно за всё спрашивать, его же, разумеется, можно иногда похвалить. Я выслушиваю ребят, делаю какие-то выводы, но в итоге поступаю так, как считаю нужным. И всегда готова отвечать, права я или нет. Я объясняю хористам: «Смотрите, на афишах пишут – «Ансамбль «Пой, friend!», художественный руководитель Галина Гиленова. Вас по именам не перечисляют, а я рискую и именем, и фамилией. Поэтому, господа, простите, я не могу себе позволить вольностей».

– Слушаются?

– Понимаете, не в послушании дело – я единомышленников воспитываю. Вот сейчас мне нравится Свиридов, я не знаю, почему раньше я к нему была совершенно равнодушна – и тут он прямо вскипел. Какие у него потрясающие трагедии по Шатобриану! Я думаю: «Боже мой, как могли в то время, в годы воинствующего атеизма разрешить этому человеку написать о Христе такую музыку?!» Он это прочувствовал на каком-то генетическом уровне. Конечно, совершенно потрясающее дарование и великий гражданский подвиг.

– Скажите, есть ли ещё какие-то исполины, на которых вы равняетесь?

– Конечно! Нам очень нравятся два профессиональных коллектива: Камерный хор Минина в Москве и Государственная академическая капелла Санкт-Петербурга. Это изумительно отточенное мастерство, безукоризненное и с соблюдением всех современных тенденций. Вообще же, проще сказать, что мне не нравится: не люблю и другим не советую слушать музыку отрывками. Уж если вы берётесь слушать «Реквием» Моцарта, то будьте добры прослушать от начала до конца. Не важно, лежите вы при этом на диване или убираете квартиру. Начните с малого. Будет интерес – переходите на вещи посложнее. Нужно иметь какое-то любопытство.

– Какой стиль преобладает в сегодняшней академической музыке?

– Весь мир увлёкся средневековой музыкой. Очень много музыки барокко, Ренессанса, в моде французские клавесинисты. Как ни странно, барочная и современная музыка очень похожи. Ту систему, которую, начиная с Моцарта и Бетховена, строили, современная музыка признаёт за клише и пытается разрушить. Не знаю, с чем это связано. По-видимому, хаос современности должен иметь какую-то форму. Честно говоря, я не большой любитель современной музыки в чистом виде. Каждому своё, как говорится.

Искусство – это вечный процесс

– А что сложнее: выступать в хоре или солировать?

– Ну это кому как. Я люблю выступать в коллективе, мне нравятся созвучия, аккорды, здесь больше возможностей, нежели у солиста.

– Спрятаться можно…

– Да, если в чём-то не уверен, кто-то всегда поддержит. Хотя, в основном, мы выступаем акапельно, иногда я аккомпанирую ребятам на фортепиано. Я очень этого не люблю и, бывает, могу «навалять». И знаю, что многие это заметят. А в хоре шероховатости сглаживаются. Часто слушаешь по одному и думаешь: «Боже мой! Что это?!». А в целом получается хорошо.

– Наверное, волнения меньше?

– Всё равно волнуются. У нас маленький состав, и, по большому счёту, каждый – солист. У каждого своя определённая функция, которую он должен чётко знать и выполнять.

– Сколько всего человек в хоре «Пой, friend!»?

– Сейчас нас около 20 человек, основной состав – 12 человек. Иногда пою я – мне очень нравится петь, да и ребята в присутствии руководителя чувствуют себя увереннее.

Мне самой абсолютно непонятно, почему в одни дни хор поёт, а в другие нет. На голос влияет масса вещей: здоровье, погода, эмоции, опыт. Вот, допустим, вам по ошибке позвонили. Спросят: «Кто звонил?» Вы скажете: «Да какой-то пьяный мужик». По голосу вы узнали о нём всё: пол, возраст, болен он или здоров, пьян или трезв. В итоге получили объёмную характеристику, не видя лица. Голос – это та одёжка, по которой встречают. Недаром сейчас так распространены техники ораторского искусства.

– Каково ваше определение искусства?

– В искусстве нет результата и нет какого-то объективного критерия, по которому можно его судить. Это не математика, где дважды два – четыре. Это вечный процесс, которым мы наслаждаемся. Чего-то плохого и ненужного всегда много. Искусство призвано выводить человека из состояния обыденности, постоянного хамства. Это должен быть праздник, что-то хорошее, даже слёзы в искусстве очищающие. У нас есть «Вечная любовь». Так вот. Первый куплет мы поём на русском – это ещё ничего. А когда мы переходим на французский, женщины в зале не выдерживают и начинают плакать. Это умиляет, хотя сознательно я и не добиваюсь такого эффекта.

– Ваша музыка направлена больше на ответное интеллектуальное усилие или на эмоцию?

– На самом деле, музыка у нас очень простая – она вся о любви: к женщине, к ребёнку, к Родине. Я долго не брала произведения о войне, потому что не хотелось повторять «испетые» вдоль и поперёк традиционные военные песни. Однако однажды нас попросили что-нибудь приготовить к 9 Мая. Думаю, что же петь? В итоге мы спели еврейскую песню «Ягода смородина». В ней нет ни одного слова о том, что идёт война, однако её глубинный смысл понятен всем людям. Это тоже песня о трагедии. Но с каким-то позитивным началом.

В другой Европе

– А какие предпочтения в музыке у ребят?

– «Попсу» точно никто не слушает. В основном, русский рок: «Калинов мост», «Моральный кодекс», «Пелагея». Юноши практически все играют на гитарах.

– Терминологией – синкопами, бекарами, бемолями, прочими страшными словами – не мучаете?

– Нет. Для начала достаточно трёх–пяти терминов – нам же нужно общаться. Работая в техническом университете, я научилась отвечать на претензии наподобие «Нам ваши ноты не нужны». «Вы знаете, – говорю я, – ноты – это система декартовых координат». И ребята понимают, потому что необходимые нам термины я стараюсь объяснить через известные им понятия. Нот всего семь, метрики две – двудольный и трёхдольный такт, штриха два – легато и нон легато. В музыке всё очень просто. Главное – терпение и труд, последовательность и интерес.

– Ну и постоянная тренировка.

– Да, это залог качества.

– На гастроли часто выезжаете?

– Конечно, стараемся каждый год где-то бывать – в основном, в Европе. Мы выступали в Италии, Бельгии, Германии, Польше, Латвии, Литве и других странах. Это интересный способ посмотреть мир: не глупое лежание на пляже, не пробежка по основным достопримечательностям. Мы всё-таки немного другую Европу видим, чем туристы: пищу другую едим, общаемся с другими людьми. К тому же это способ увидеть, как развивается хоровое пение. Каждый год это сделать сложнее, но мы пока стараемся не упускать предоставляющейся возможности.

– За границей принимают хорошо?

– В основном, да. Но за границей не нужно петь музыку на английском языке, также не стоит петь на национальном языке страны, где выступаете. Лучше исполнять русские песни – с этим всегда принимают «на ура». Мы привозим Свиридова, Рахманинова, советскую эстраду. Вечный хит – «Подмосковные вечера».

– Какой праздник для вас важнее, главнее – 23 Февраля или 8 Марта?

– Вы знаете, мы в коллективе пришли к выводу, что не нужно праздновать ни 23 Февраля, ни 8 Марта. У нас есть свой праздник – «Первый день весны». Мы отмечаем его подарками, обязательно куда-то выезжаем. Не бывает скучно ни мне с ними, ни, надеюсь, им со мной. Находится масса общих тем, кроме музыки. Этим и живём.

Журнал "The ONE" №2 (6), март 2012

Дата: 27.03.2012