
Всегда очень рады новым авторам. Ведь новое, это как продолжение жизни. И сегодня как раз у нас новый автор Антон Толкунов.
Предисловие к рассказу "Маршрут №0
Иркутск... Город, где Ангара несет свои сибирские воды, где деревянные кружева наличников сплетаются с бетоном новостроек, где летние ночи окутывают улицы призрачным светом. Этот город живой, дышащий историей, хранящий в своих переулках, дворах и туманах эхо ушедших времен, забытые голоса, стертые черты прошлого. Именно Иркутск, его особая атмосфера, где границы между эпохами кажутся более тонкими, и стал главным импульсом для создания этого рассказа. Мне захотелось погрузить читателя не просто в его географию, а в его память. В его слои, как страницы старого альбома, наложенные друг на друга: дореволюционные терема, сталинские фасады, исчезнувшие трамвайные пути, современные бизнес-центры – все это существует здесь одновременно, пусть и не всегда видимо глазу. Отчасти меня вдохновил российский мистический сериал "Пассажиры", с его пронзительной и мрачноватой идеей таксиста, перевозящего души умерших к их последнему пристанищу. Эта концепция "транспорта между мирами" показалась мне очень интересной. Но мне захотелось перенести ее в иной контекст, сделать более... местной, глубоко укорененной в сибирскую почву и городской фольклор. Не просто перевозка усопших, а нечто иное, более сложное и загадочное. Я подумал: а что если такой "транспорт" существует не только для потерянных душ, но и для некоторых «живых» людей самого города? Для того чтобы вспомнить об его утраченных фрагментах, забытых жителях, воспоминаниях? Что если в летние ночи, когда туман стелется по Ангаре, по улицам Иркутска ходит особый маршрут –для тех, кто оторвался от своего времени, своей реальности? Маршрут, который собирает призраки людей, эпох, мест и ощущений, которые город не отпустил и не забыл. Маршрут №0 – ноль как точка отсчета, как символ вечности, как отсутствие направления в привычном смысле, как дверь в лабиринт городской памяти. Главный герой, Артём Глебов, с его выгоранием, ощущением бега по кругу и утратой связи с собственным прошлым, стал идеальным проводником в эту мистическую топографию. Его путь на Маршруте №0 – это не просто встреча с призраками, это болезненное, необходимое путешествие в самое сердце собственной потерянности и в истории родного города. Это попытка показать, что Иркутск – это не только точка "А" и точка "Б" на карте нашей повседневности. Это место, где прошлое не исчезает, а лишь притаивается в тумане, ожидая своего часа, чтобы напомнить живым о том, кто они, откуда и что они могут потерять навсегда. "Маршрут №0" – это попытка поймать дух старого Иркутска, его тайны, его меланхолию и его невероятную силу хранить свои истории. Это история о том, как город может стать зеркалом для нашей души, особенно когда мы сами рискуем превраглубь титься в призраков в собственной жизни. И о том, что иногда, чтобы начать по-настоящему жить в здесь и сейчас, нужно ненадолго заглянуть в ту самую дверь маршрутки с номером "0", стоящую в полночь на пустынной остановке. Надеюсь, это путешествие сквозь туман времени и памяти затронет и вас.
Маршрут № 0
Иркутск в июньскую полночь казался городом-призраком, затянутым в белую дымку. Воздух, густой от цветущей сирени и влажного дыхания Ангары, казалось, замедлял время. Артём Глебов шагал по знакомой, но в то же время чужой улице Ленина. Асфальт под ногами был твердым, реальным, а вот все вокруг – дома с прищуренными окнами, редкие прохожие, растворяющиеся в дымке, даже собственные мысли – все плыло, словно в дурном сне наяву.
Он вынырнул из институтского перехода поздно. Слишком поздно. Последняя маршрутка до Затона укатила минуты три назад, оставив его на пустынной остановке с чувством глупой досады. Такси? Ценник в приложении вызывал приступ легкой тошноты после очередной «тощей» зарплаты младшего научного. «Дойду пешком, – решил он с мрачной решимостью выжатого лимона. – Очищу голову». Голова, однако, очищаться не желала. Она была забита до отказа, как его рабочая сумка: столбцы цифр по байкальским рачкам-эндемикам, кривые графиков, укоризненные пометки руководителя в отчете красным цветом, тупая ноющая пустота там, где когда-то были планы, мечты и простое желание встать с дивана.
«Бег по кругу, – подумал Артём, свернув на Карла Маркса, стараясь идти быстрее, но усталость наливала ноги свинцом. – Данные, модели, гипотезы, которые рушатся при первом же дуновении реальности. Байкал шумит там, за десятки километров, огромный, живой, полный тайн, а я тут ковыряюсь в его цифровых экскрементах». Город вокруг, его родной Иркутск, был лишь фоном, декорацией к этому внутреннему заточению. Вот старый дом с резными наличниками – когда-то он знал, дядьку который там там жил. Вот сквер – когда-то он гулял там с собакой. Теперь это просто ориентиры на пути из точки А (работа) в точку Б (квартира). Даже Ангара в конце улицы, серебряная в свете луны, не вызывала ничего, кроме мысли: «Скорее бы добраться..»
Туман. Он стелился понизу, цеплялся за подолы скамеек, обволакивал фонари, превращая их в мутные желтые шары. Знакомые очертания зданий теряли четкость, расплывались, будто город медленно растворялся. В ушах стоял гул тишины, прерываемый лишь редким шорохом машины где-то в параллельной реальности и собственным тяжелым дыханием. Артём почувствовал себя последним человеком на земле. Или первым? Не важно. Главное – безнадежно одиноким в этой влажной, светящейся пустоте. Мысли, эти вечные цифровые муравьи, наконец начали затихать, уступая место глухому, всепоглощающему утомлению. Рационализм, его верный щит, трещал по швам под гнетом физического истощения и сюрреалистичности ночи. Хотелось только одного – рухнуть в кровать и провалиться в небытие хотя бы на пару часов.
Он почти не заметил, как ноги сами вынесли его к остановке возле сквера. Той самой, где уже точно ничего не должно было быть до утра. Артём механически поднял голову, ожидая увидеть знакомый пустой павильон с разбитым стеклом. И замер.
На дороге, в клубящемся тумане, стояла маршрутка. Старая. Очень старая. Цвета, которой трудно было определить в этом мутном свете – не то грязно-синяя, не то болотно-зеленая. Краска на боках облупилась, как проказа, обнажив ржавые подтеки. Фары, тусклые и желтые, смотрели на него, как слезящиеся глаза больного зверя. Но больше всего его поразила табличка за лобовым стеклом. Не электронное табло, не бумажка – именно старая, потрескавшаяся табличка с неровно нанесенной цифрой: "0". А ниже, мелкими, но разборчивыми буквами: "Конечная - Сквер Кирова".
Артём моргнул. Потом протер очки тыльной стороной ладони, оставив размазанный след. Маршрутка не исчезла. Она стояла, тихо шипя, как старый паровой котел. В салоне горел слабый, желтоватый свет, выхватывая из полумрака пустые сиденья. Ни души. Ни водителя, ни пассажиров. Полный вакуум. Разум, из последних сил, выдал спасительную мысль: «Галлюцинация. Переутомление. Сон». Но тело, измученное и предавшее разум, уже сделало шаг вперед. Ноги, ещё час назад ненавидящие перспективу брести по этому туманному чистилищу, понесли его к открывающейся с шипящим вздохом двери.
«Хоть что-то едет, – промелькнуло в голове, заглушая слабый голосок тревоги, подумал Артем. – Хоть до дома. Ноль...странный конечно номер. Наверное, какой-то новый тестовый маршрут».
Он шагнул на подножку. Внутри пахло пылью, старым дерматином и ещё чем-то... холодным. Металлическим. Как в склепе. Двери захлопнулись за его спиной с окончательным, глухим щелчком. Артём стоял в проходе, сумка неловко съехала на локоть. Салон был пуст. Совершенно. Только ряд сидений, поручни, тусклый свет. И тишина. Гробовая, абсолютная тишина, в которой вдруг стало отчетливо слышно, как бешено колотится его собственное сердце. Маршрутка плавно, почти бесшумно тронулась с места, растворяясь в плотной белизне июньской ночи.
Куда? Зачем? И главное – с кем? Он был не один. Артём почувствовал это спиной. Холодок пробежал по позвоночнику. Медленно, преодолевая внезапно сковывающий страх, он повернул голову к кабине водителя.
Артём замер. Водитель. Сгорбленная фигура в поношенной, когда-то синей форме, с выцветшими до нечитаемости погонами. Кепка с потускневшим козырьком была надвинута так низко, что скрывала верхнюю часть лица, оставляя в тени лишь жесткую щетину на скулах и плотно сжатые тонкие губы. Руки в грубых шершавых перчатках мертвой хваткой держали баранку, слишком большую для этого старого руля. Казалось, он не просто вел машину, а удерживал что-то невидимое и непокорное.
"Проходи," – прозвучало хрипло, без эмоций. Голос был похож на скрип несмазанных петель, с густым, узнаваемо иркутским говорком. "Всем места хватит. Платить не надо."
Артём машинально сунул руку в карман, нащупывая кошелёк.
"Спасибо... Мне до..." – начал он, но водитель резко махнул перчаткой, не оборачиваясь.
"Сядь. И не шуми."
Приказ. Артём почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Не от грубости, а от тона – он звучал так, будто от соблюдения тишины зависело нечто большее, чем просто комфорт поездки. Он опустился на ближайшее сиденье у прохода. Дерматин был холодным и липким, будто покрытым тонкой пленкой инея, несмотря на теплоту ночи за бортом. Сумка упала к его ногам с глухим стуком, слишком громким в этой давящей тишине. Звук не вызвал никакой реакции ни у водителя, ни у... пустоты.
Маршрутка плыла сквозь туман. Улицы за грязноватыми стеклами были неузнаваемы. Знакомые фасады растворялись, уступая место призрачным очертаниям зданий, которых Артём никогда не видел: резные деревянные терема с высокими крыльцами, облупившаяся штукатурка сталинок, которых уже давно нет, ржавые вывески с названиями магазинов, канувших в лету – «Дом ресторатора Ишаева», «Фотоателье «Светопись». Туман клубился, как живой, иногда расступаясь, чтобы показать фрагмент знакомой улицы, но всегда – искаженный, словно отражение в кривом зеркале времени. Ни машин. Ни людей. Только бледные, безжизненные фасады и вездесущая тишина.
Это сон. Переутомление. Фантазия разыгралась от сидения в подвале с серверами, – лихорадочно цеплялся Артём за остатки реальности. Галлюцинации. Надо просто дотерпеть до дома. Скоро странный водитель объявит мою остановку. Скоро...
Внезапно маршрутка плавно затормозила. Не на привычной остановке с павильоном, а просто посреди пустынной улицы, у заросшего бурьяном пустыря. Артём знал это место – сейчас там стоял новый бизнес-центр из стекла и бетона. Но сейчас перед ним зиял провал пустоты, окаймленный полуразрушенным забором. На остановке (если это можно было назвать остановкой) стояла фигура.
Женщина. В длинном, темном, старомодном пальто с широкими плечами и маленькой шляпке-таблетке, приколотой булавкой к аккуратной прическе. Лицо ее было бледным и неподвижным, как у манекена. В руках она держала что-то невидимое – пустое пространство между пальцами было согнуто, как будто она придерживала незримую тяжесть. Двери маршрутки шипяще раскрылись.
Холод хлынул внутрь волной. Не просто прохлада июньской ночи, а леденящий, проникающий до костей холод. Артём невольно вжался в сиденье. Женщина поднялась по ступенькам легко, почти невесомо. Ее туфли не издали ни звука. Она прошла мимо Артёма, не глядя на него, и села на сиденье напротив, у окна. Артём почувствовал, как воздух вокруг нее стал еще холоднее, плотнее. От нее не пахло ни духами, ни потом. Пахло... пылью и ветхостью. Как от старой книги, десятилетиями пролежавшей в заброшенном шкафу.
Она уставилась в окно. Не на пустырь, а куда-то сквозь него, вглубь тумана. Ее взгляд был пустым и одновременно бесконечно печальным. Артём понял, что дышит слишком громко. Он замер, стараясь не шевелиться. Маршрутка тронулась. Водитель молчал. Женщина молчала. Артём чувствовал лишь этот всепроникающий холод и нарастающий, животный страх. Он опустил глаза и увидел, что тени в салоне ведут себя странно. Его собственная тень под ногами дрожала от движения автобуса. Тень женщины была абсолютно неподвижной, как будто вырезанная из черного картона и приклеенная к полу. Она не колыхалась, не меняла очертаний.
«Сядь. И не шуми» – эхом прозвучал в памяти голос водителя.
Следующая остановка была у здания, которое Артём узнал, когда-то видев по старым фотографиям – бывший кинотеатр «Художественный». Сейчас на его месте тоже был торговый центр, а тогда… тогда это был величественный, хоть и обшарпанный, храм синематографа. У заколоченных, некогда парадных дверей, облупившихся и покрытых слоями афиш, стоял солдат. Молодой. В гимнастерке, перепоясанной ремнем, с бескозыркой набекрень. На плече – вещмешок. Лицо усталое, закопченное, но глаза… глаза смотрели с растерянностью ребенка, заблудившегося в чужом страшном городе. Он курил, но от сигареты в его пальцах не поднималось дыма. Только призрачное движение руки ко рту.Двери открылись. Ледяная волна ударила с новой силой. Солдат затушил невидимый окурок о подошву сапога (снова – беззвучно) и шагнул внутрь. Он прошел мимо Артёма, и тот почувствовал запах гари, пороха и чего-то едкого, химического. Солдат опустился на сиденье позади женщины. Он сгорбился, уставившись в пол, бескозырка съехала на затылок. Его тень, как и тень женщины, была мертвенно неподвижной, неотделимой от пола.
Автобус снова поплыл вперед. Теперь холод был повсюду. Он пробирал сквозь куртку, заставлял зубы стучать. Артём дрожал мелкой дрожью. Его нутро трещало, как тонкий лед под ногами. Это были не галлюцинации. Это было что-то… другое. Отголоски. Следы. Призраки города, подбираемые этим странным автобусом в летние ночи. Куда он их везет? Зачем?
Он посмотрел на водителя. Тот сидел недвижимо, лишь его руки в перчатках мелко подрагивали на баранке, будто споря с невидимой силой. Маршрутка свернула на улицу, которой, как знал Артём, уже не существовало – ее поглотила новая застройка. Здесь рельсы трамвая, давно снятые, отчетливо проступали сквозь асфальт, словно шрамы. В воздухе повис сладковатый запах горелого сахара – пряники, мелькнуло в голове Артёма. Где-то в тумане раздался далекий, искаженный голос репродуктора: «...поведение на улицах города... бдительность...» Голос пропал, заглушенный внезапным, оглушительным воем сирены, от которого Артём вжал голову в плечи.
Он не выдержал. Повернулся к солдату, сидевшему сзади. Голос его сорвался на шепот, хриплый от холода и страха:
— Эй... Ты... Ты откуда? Что это за место? Что за маршрутка?
Солдат медленно поднял голову. Его глаза, огромные и полные нечеловеческой тоски, встретились с Артемкиными. Губы шевельнулись:
— Не... знаю... Где фронт? Командир сказал... ждать эшелон на вокзале... А вокзала... нет...
В этот момент водитель ударил кулаком в перчатке по рулю. Негромко, но с такой силой, что весь старый корпус маршрутки содрогнулся.
"Тихо!"– его хриплый голос прорвался сквозь тишину, как нож. – "Не задавай вопросов! Еще слово – высажу здесь. А отсюда тебе не уйти. Никогда."
В салоне стало тихо. Солдат снова уставился в пол, его фигура словно сжалась, стала еще призрачнее. Женщина не пошевелилась. Холод достиг такой интенсивности, что у Артёма заболели зубы. Он сжался в комок, уставившись в свои колени, чувствуя, как слезы страха и беспомощности застилают глаза. Он больше не пытался понять. Он просто хотел, чтобы это закончилось. Чтобы объявили его остановку. Чтобы он вышел в своем, знакомом, пусть и скучном, мире. Маршрутка плыла дальше, увозя своих немых, ледяных пассажиров сквозь слои времени, сквозь туман белой ночи, в самое сердце непостижимой иркутской тайны. Артём закрыл глаза, молясь только об одном – увидеть знакомый силуэт своего дома. Скоро. Должно быть скоро.
Но город за окном, город-призрак, город-сновидение, не собирался его отпускать. Холод. Он стал плотным, вещественным. Не просто отсутствие тепла, а активная, живая субстанция, пробирающаяся под кожу, впивающаяся в кости тонкими ледяными иглами. Артём еще сильнее вжался в сиденье, пытаясь укрыться от струящегося от немых пассажиров морозного дыхания. Солдат позади глухо кашлянул – звук, похожий на скрежет льдин. Женщина у окна не шевелилась, ее профиль был неподвижным, словно высеченный из мрамора памятник чужой тоске. Автобус плыл сквозь молочную мглу, и улицы за окном потеряли всякую связь с реальным Иркутском. Деревянные двухэтажки с резными коньками соседствовали с полуразрушенными панельками, которых Артём никогда не видел; брусчатка проступала сквозь асфальт, словно скелет города. Воздух дрожал от обрывков звуков: гул давно умолкшего трамвая, далекие крики детей, играющих в казаки-разбойники, скрип флюгера на несуществующей церкви. Это был несуществующий город, где время стирало одни слои, но они обнажало другие в эту белую, призрачную ночь.
Артём закрыл глаза. В голове, наконец-то свободной от цифр и графиков, осталась только тяжелая, свинцовая пустота. Бег по кругу. Бессмысленный и беспощадный. Мысли бились, как птица о стекло. Данные. Отчеты. Гипотезы, рассыпающиеся в прах. Байкал все ещё где-то там, огромный и живой, а я здесь, в этой ледяной консервной банке, среди теней… Почему? Когда все это кончится? Когда я уже просто… доеду?
Маршрутка замедлила ход почти незаметно. Шипение пневматики дверей прозвучало как предсмертный вздох. Артём машинально поднял голову. Туман за окном не рассеялся, но стал тоньше, прозрачнее, как стынущее стекло. А за ним…
Он вдохнул так резко, что больно кольнуло в легких. Пальцы впились в липкий от холода дерматин. Глаза, широко распахнутые за запотевшими стеклами очков, не могли оторваться. Двор. Его двор. В Затоне. Но не теперешний, с аккуратными газонами и пластиковыми окнами. А тот. Как раньше. Деревянные двухэтажки, выкрашенные когда-то в веселые желтый цвета, теперь облупившиеся до серой древесины. Знакомая трещина на асфальте, похожая на Байкал сверху. Песочница с облупившимся синим бортиком, где когда-то закапывали машинки. Старые качели на ржавых цепях, скрипящие по ветру. И запах… Запах сирени, смешанный с пылью после недавнего дождя и…– сердце Артёма сжалось в ледяной комок – сладковатый аромат горячего хлеба из давно закрывшейся булочной на углу.
Но все это было лишь фоном.
В центре двора, возле куста шиповника, копошился маленький мальчик. Курчавая, соломенного цвета голова, синие шорты, мятая красная футболка с нечетким рисунком динозавра. Он что-то строил из палок и гладких камней, принесенных с берега Ангары, сосредоточенно бормоча себе под нос: «…а тут будет башня, самая высокая, выше тополей…». Рядом, свернувшись калачиком на теплом, нагретом солнцем асфальте, дремала собака. Большая, лохматая, черно-белая. Рекс. Артём перестал дышать. Весь мир сжался до этого пятачка земли за мутным стеклом маршрутки. Рекс… Его Рекс. Пес его детства. Умерший от старости, когда Артёму было четырнадцать. Он помнил каждое черное пятнышко на его белом боку, помнил, как тот вилял хвостом, сбивая пыль с половиков, помнил теплый, шершавый язык, вылизывающий слезы после двойки по математике, помнил тупую, всепоглощающую боль, когда ветеринар сказал: «Не спасти…». Помнил пустоту после.
- Мам! – вдруг звонко крикнул мальчишка, не отрывая головы от своего строительства. – Посмотри! Мост! Самый-самый крепкий мост через Ангару! И башня сторожевая!
На деревянном балкончике второго этажа их старой квартиры появилась фигура. Молодая женщина в простом ситцевом платье в мелкий цветочек, с полотенцем в руках. Лицо… Мамино лицо. Таким, каким оно было двадцать лет назад. Улыбающееся, без глубоких морщин усталости у рта, без той вечной тени тревоги в глазах, которая поселилась там позже, после болезни отца. Глаза светились теплом и бесконечным терпением.
- Артёмка, молодец! – донесся ее голос. Чистый, звонкий, как колокольчик, полный любви и легкой усталости от хлопот. – Красота! Только не пачкай футболку новую! Иди сюда, руки мыть, ужинать будем!
- Сейчас! – крикнул мальчишка. Он вскочил, потянулся к Рексу, потрепал его за ухом. Пес лениво открыл один темный глаз, слабо вильнул хвостом, стукнув им по асфальту, и снова задремал, довольный. Маленький Артём помчался к подъезду, его смех – чистый, беззаботный, лишенный груза взрослых забот – звенел в вечернем воздухе, сливаясь с чириканьем воробьев в тополях.
Артём-взрослый сидел в ледяной гробнице маршрутки и плакал. Слезы текли по его щекам горячими, живыми ручьями, смешиваясь с потом на висках. Он не пытался их смахнуть. Боль, острая, сладкая и невыносимая, разрывала грудину и выворачивала душу наизнанку. Вот он. Его утраченный рай. Его мама, живая, счастливая, без седины в волосах. Его верный пес. Его двор, полный тайн и открытий. Его время, когда мир был огромным, добрым и полным чудес, а не клеткой из обязанностей, цифр и вечного чувства несостоятельности. Я хочу туда. Сейчас. Сию секунду. Хочу потрогать теплую шерсть Барри, обнять маму, вдохнуть запах ее платья и свежего хлеба, почувствовать этот теплый, шершавый асфальт под босыми ногами… Хочу все вернуть!
Это желание захлестнуло его с силой прибоя. Страх перед призраками, перед водителем, перед непониманием происходящего – все испарилось. Осталась только жгучая, физическая тоска по тому, что было навсегда утрачено. Он поднялся с сиденья, шатаясь, как подкошенный. Его рука, дрожащая и влажная, потянулась к кнопке открытия дверей. Пальцы скользили по холодному пластику.
- Открой! – прохрипел он, обращаясь не к водителю, а к двери, к тому миру за стеклом. Голос был чужим, сорванным, полным слез и отчаяния. – Это моя остановка! Моя! Открой двери! Я выхожу! Я ОСТАЮСЬ!
Он рванул вперед, к выходу. Ледяное дыхание призраков обожгло кожу, но он не почувствовал этого. Он видел только двор. Маленького себя, уже скрывшегося в темном проеме подъезда. Рекса, поднявшего голову и смотрящего в его сторону – казалось, прямо в глаза взрослому Артёму сквозь стекло, годы и непостижимую грань миров. И маму на балконе… Она тоже смотрела не на пустой двор, а куда-то в сторону автобуса. Ее улыбка медленно гасла, как угасающий уголек, в глазах мелькнуло нечто неуловимое – Тревога? Она тоже его видит?
- ОТКРЫВАЙ! – закричал Артём, отчаянно колотя кулаком по неподатливой двери. Он чувствовал запах детства – теплого хлеба, собачьей шерсти, маминых духов. Он был так близко! Еще мгновение – и он вырвется! Вернется! Все можно будет исправить! Не погрязнуть в этой бессмысленной рутине! Начать сначала! СМОТРИ! – он бил по стеклу, по холодному металлу, не чувствуя боли в сбитых костяшках. – Я ДОЛЖЕН ВЫЙТИ! ЭТО МОЙ ДОМ! МОЙ МИР!
В этот момент водитель двинулся. Он не повернулся. Он просто резко, с нечеловеческой силой, дернул огромный руль влево. Старая маршрутка взвыла протестующим металлом, резко рванув с места. Артёма, как тряпичную куклу, отшвырнуло назад. Он грузно рухнул на сиденье, ударившись затылком о холодный металлический поручень. В глазах вспыхнули звезды, мир поплыл, окрасившись в черно-белые разводы.
- ТВОЙ ДОМ?! – голос водителя прорвался сквозь рев двигателя и звон в ушах. Он был леденящим, словно удар обухом по льду, наполненным нечеловеческой яростью и… бесконечной усталостью. – ТВОЙ ДОМ ТАМ! – он ткнул перчаткой вперед, в густеющий, как кисель, туман, который уже скрыл двор, Рекса и балкон с мамой. – А ЭТО – ИХ ДОМ! ИХ СОБАКА! ИХ СОЛНЦЕ! ТЫ ДАВНО ЗДЕСЬ ЧУЖОЙ! ХОЧЕШЬ ОСТАТЬСЯ? ХОЧЕШЬ ЖИТЬ ПРОШЛЫМ? СТАТЬ ОТГОЛОСКОМ ? ТЫ ЖИВОЙ, А МЫ…УЖЕ НЕТ, – водитель резко ударил кулаком по приборной панели. На миг в салоне погас тусклый желтый свет. В кромешной тьме Артём, в полуобморочном состоянии, увидел лица призраков. Женщина и солдат смотрели на него. Не пустыми глазницами, а с бездонной, древней печалью. С пониманием обреченности. С молчаливым предостережением: Не делай этого. Это не выход. Это гибель.
Свет моргнул и зажегся снова, тускнее прежнего. Водитель уже не кричал. Он дышал тяжело, хрипло, как человек, тащивший непосильную ношу. Его руки в перчатках судорожно сжимали руль, костяшки побелели.
— Сиди… – выдохнул он, и в этом слове была не угроза, а почти мольба. – Сиди и молчи. До своей… доедем. Доедешь… живой.
Артём сидел, прижавшись спиной к ледяному стеклу. Голова гудела от удара, по лицу струились слезы, смешанные с потом. Боль от потери, жгучая и сладкая, сменилась новым, пронизывающим страхом. Но теперь это был не страх перед неизвестностью. Это был страх перед той бездной, в которую он едва не шагнул. Желание вернуться в детство угасло, оставив после себя пустоту, стыд и холодное понимание: он чуть не совершил нечто необратимое. Чуть не стал… еще одним немым пассажиром этого проклятого маршрута. Призраком в собственном прошлом.
Маршрутка неслась сквозь туман, увозя своих вечных, ледяных спутников. Двор исчез. Знакомые, современные очертания его дома в Затоне – коробка с пластиковыми окнами – проступили сквозь молочную пелену. Обычная остановка. Знак. Фонарь. Никаких призрачных теремов, никаких рельс. Только серая, знакомая до боли реальность.
Двери открылись с долгим шипящим вздохом. Теплый, влажный, живой воздух июньской ночи хлынул внутрь, обжигая лицо после ледяного склепа.
- Выходи, – сказал водитель, не оборачиваясь. Голос был пустым, выдохшимся. – И номер забудь. Забудешь – может, еще попадешь… куда надо.
Артём забыл, как поднялся. Как шагнул на подножку. Как ступил на твердый, настоящий асфальт своей остановки. Он обернулся. Двери маршрутки №0 закрылись с тихим, окончательным щелчком. Старая машина тронулась, растворившись в тумане за пару секунд, будто ее и не существовало. Ни шипения, ни воя двигателя. Только тихий шелест листвы в тополях.
Он стоял один. Под фонарем. У своего дома. Сердце бешено колотилось, слезы высыхали на щеках, оставляя соленые дорожки. В голове гудело, и затылок ныл. Но мир… мир вокруг был четким, осязаемым, дышащим теплом, влагой и жизнью. Он был здесь. В своем времени. Своем месте. Живой.
Он сделал шаг к подъезду. Потом еще один. И вдруг остановился. Поднял голову высоко-высоко, к небу, где уже таяли последние краски ночи, уступая место красной утренней заре. Вдохнул полной грудью. Запах сирени, Ангары, влажного асфальта… Запах живого Иркутска. Его города. Не транзитной зоны между работой и сном, а места, где когда-то смеялся курчавый мальчишка, где дремал старый черно-белый пес, где жили его родители. Где жил он сам. До того, как все это завалило цифрами, отчетами и чувством бесконечного бега по замкнутому кругу.
Он не забыл. Он вспомнил. Вспомнил, что значит чувствовать.
Дверь подъезда захлопнулась за его спиной с глухим, слишком громким эхом. Артём стоял в лифте, прижавшись лбом к холодному металлу стенки. Дрожь, мелкая и неконтролируемая, все еще пробегала по рукам, сжимавшим ключи до побеления костяшек. Сердце колотилось где-то в горле, сбивая дыхание. В голове – каша. Обрывки образов: ледяное дыхание призраков, неподвижные тени, крик водителя, прорезавший душу: «Чужой!». И двор. Маленького Артёма. Рекса. Маму на балконе… Горячая волна стыда и тоски накрыла его с новой силой. Он чуть не выпрыгнул туда. Чуть не стал… чем? Застывшим эхом? Тенью, вписанной в память города?
Бред. Истерика. Психический срыв на фоне хронического недосыпа и выгорания, – попытался вцепиться в спасительную соломинку реальности старый Артём. Но соломинка ломалась. Он слишком ясно чувствовал. Холод салона, впившийся в кожу. Запах пыли и металла. Тяжелый взгляд солдата, полный потерянности. Шипение дверей, похожее на предсмертный хрип. И главное – ту боль, ту сладкую, раздирающую душу боль при виде своего детства, такой живой и недостижимой. Никакое переутомление не могло создать такой детализации, такой сенсорной атаки. Это было… пережито. По настоящему.
Он шагнул в квартиру. Пустая, стерильная тишина встретила его. Ни запаха еды, ни радостного лая, ни маминого голоса: «Артёмка, как дела?». Только мертвый воздух, пыль на мониторе и стопка недописанных отчетов на столе. Его обычная реальность. Но теперь она казалась не просто скучной – плоской. Ненастоящей. Как декорация, за которой скрывается что-то бесконечно более сложное, древнее и пугающее. Маршрут №0 стер грань. И обратно ее уже было не склеить.
Артём не стал включать свет. Пробрался в ванную, умылся ледяной водой. В зеркале на него смотрело изможденное лицо незнакомца с темными кругами под глазами и странным, отсутствующим взглядом. Шишка набухала на затылке – материальное свидетельство удара о поручень. " Сиди и молчи. До своей… доедем. Доедешь… живой". Слова водителя эхом отдавались в черепе. Живой. Значит, могло быть и иначе?
Он вышел на балкон. Рассвет уже размывал краски ночи над Иркутском. Город просыпался – где-то далеко гудел мотор, хлопнула дверь машины, запела ранняя птица. Ангара серебрилась в предрассветной дымке. Знакомый пейзаж. Но теперь… теперь Артём видел. Он видел не просто дома и дороги. Он видел слои. Как под штукатуркой нового бизнес-центра проступали призрачные контуры старого кинотеатра «Художественный». Как под асфальтом чувствовались старые трамвайные рельсы – шрамы на теле города. Как в шелесте листвы улавливались отголоски детского смеха или скрип качелей из его двора двадцатилетней давности. Город был не точкой А и Б. Он был живым архивом, мемориалом, где время не стирало прошлое, а лишь прикрывало его тонким слоем настоящего. И где-то в его глубинах, в эти летние ночи, ходил старый автобус, подбирая то, что оторвалось от своего времени. Зачем? Чтобы не потерялось окончательно? Чтобы напомнить что они живы? Или просто потому, что так устроен этот город – хранить свои тайны в вечном тумане у Ангары?
Маршрут №0,– подумал Артём, и по спине пробежал холодок, уже не от призраков, а от осознания. Не галлюцинация. Не сон. Это… часть Иркутска. Его скрытая артерия. Его нерв. Он не мог это объяснить. Не мог вписать в свои графики и модели. Рационализм теперь лежал в руинах. Но странное спокойствие, глубже усталости, начало заполнять пустоту внутри. Боль от утраченного детства никуда не делась, но она больше не была безысходной. Она была частью этого города, частью его собственной истории, вплетенной в его ткань. Как резьба на старых наличниках. Как трещина на асфальте его двора. Как шишка на затылке.
Внизу, у подъезда, зашевелилась жизнь. Вышла соседка, Мария Ивановна, вечно ворчливая старушка с клюкой. Она что-то уронила. Артём, движимый внезапным порывом, которого в нем не было годами, быстро сбежал по лестнице подъезда.
- Давайте помогу, Мария Ивановна, - его голос звучал хрипло, но естественно. Он поднял рассыпавшиеся по асфальту яблоки и сложил их в ее сетку.
Старушка удивленно посмотрела на него. Обычно он проходил мимо, погруженный в свои мысли или в экран телефона. Потом ее взгляд стал пристальным, изучающим. Не ворчливым, а… знающим. Она ткнула клюкой в асфальт возле его ног.
- Поздно сегодня пришел, Артёмка. Очень поздно. - Голос ее был тихим, но четким. - Видела, как ты вышел. Из… ничего. Из воздуха. У остановки.
Артём замер. Кровь отхлынула от лица. Он почувствовал, как холодеют кончики пальцев.
- Я… пешком шел. Устал, вам наверное, показалось, - пробормотал он, цепляясь за последний бастион нормальности.
Мария Ивановна фыркнула, но не зло. Скорее, снисходительно. Она прищурила свои мутноватые, но невероятно острые глаза.
- Показалось? Мне-то? - Она покачала головой. - Знаю я этот автобус. Маршрут номер Ноль. Старше меня, поди. Редко кого берет. Только тех, кто… застрял. Кому нужно что-то важное увидеть. Или вспомнить. - Она тронула его рукав костлявыми пальцами. Взгляд стал не просто знающим, а почти родственным. - Ну? Вспомнил?
Артём не ответил. Он смотрел на нее, на морщинистое лицо, хранящее память о войне, о стройках, о снесенных кварталах и умерших соседях. О городе, который был и которого больше нет. И который все еще здесь. Прямо под ногами. В воздухе. В белых ночах.
- Да, - выдохнул он. Всего одно слово. Но в нем было все: и леденящий страх салона, и тоска по двору, и удар о поручень, и взгляд водителя в темноте, и запах Ангары сейчас. И странное, новое чувство – принадлежности. - Кажется… вспомнил.
Мария Ивановна кивнула, словно получила ожидаемое подтверждение.
- И слава Богу. А то ходил последнее время, как тень. Без корней. Теперь, глядишь, осядешь. — Она поправила сетку с яблоками. — И номер забудь. Коли возьмет еще – значит, надо. А нет…так и не вспоминай. Живи в настоящем.
Она повернулась и заковыляла к скамейке у подъезда, оставляя Артёма стоять под просыпающимся небом Иркутска. Он поднял лицо к первым лучам солнца, пробивавшимся сквозь тополя. Запах сирени, влажного асфальта, дыма далекой котельной – запах его времени. Настоящего.
Работа ждала. Цифры. Отчеты. Бег по кругу. Но круг этот больше не казался замкнутым. Он был частью чего-то большего. Частью города, который помнил все. Который хранил своих призраков и иногда, в летние ночи, показывал их тем, кто забывал смотреть.
Артём зашел в квартиру. Мимоходом взглянул на стол с отчетами. Не садясь, он подошел к книжной полке, смахнул пыль со старого фотоальбома. Раскрыл его на странице с пожелтевшим снимком: двор, он, курчавый пацан лет семи, обнимающий огромного лохматого Рекса. Мама на заднем плане улыбалась. Он провел пальцем по гладкой поверхности фотографии. Не для того чтобы вернуть. Чтобы почувствовать связь. Чтобы вспомнить, что под слоем цифр и усталости все еще живет тот мальчишка, строивший мосты через Ангару из палок и верящий в чудеса.
Он поставил альбом на видное место. Рядом с монитором.Как напоминание.
Потом сел за стол. Включил компьютер. Цифры поплыли на экране. Байкальские рачки, их тайны, их хрупкий мир. Артём вздохнул. Круг оставался кругом. Но теперь он знал: где-то за окном, в глубинах города, дремлют другие миры. Другие времена. И когда-нибудь, в другую ночь, старый
автобус может снова прошипеть в тумане, предлагая билет в неведомое.Он не знал, хочет ли он этого. Но теперь он знал главное: он не просто сотрудник института. Он – часть Иркутска. А Иркутск – часть чего-то бесконечно старого и странного. И это осознание, как шрам на затылке или запах Ангары в утреннем воздухе, останется с ним навсегда. Он ведь теперь - Живой.
Антон Толкунов
- Без лести вам говорю: "Иркутские кулуары" придают нашему городу дополнительную уникальность.
Виктор Кузеванов, кандидат биологических наук, советник мэра г. Иркутска, председатель Общественной палаты третьего созыва