Хлеб зрелищ

Подробности

Создано: 10.01.2020 19:29

Просмотров: 2885

Близость Старого Нового года навеяла мысль о прогулке по театральному Иркутску 1918—1919 годов. Сопровождают нас дежурная по времени Валентина Рекунова и фотограф-реставратор Александр Прейс.

 

В сентябре 1918-го Сикорский, больной и почти без средств, валялся в самарской гостинице, как тряпичная кукла. Соседние номера неделю уже пустовали, как вдруг среди ночи забегали коридорные, за стеною справа принялись двигать мебель, загремели посудой, и все эти звуки перекрывал властный баритон. Сикорский, выросший за кулисами, сразу определил: «Антрепренёр из артистов, амплуа: герой-любовник и фат». Что и подтвердилось в ближайшие полчаса, когда Михаил Ефимович был поднят с постели, допрошен на предмет лишнего одеяла, препровождён в соседний номер и усажен за стол с толсто нарезанными кружками копчёной колбасы и неровными прямоугольниками сыра.

 

"Новая Сибирь",  11 февраля 1919

Запахи дорогого гастронома, уже основательно подзабытые, и ничем не объяснимая щедрость незнакомца поразили Сикорского, и он застыл уже с вилкой в руке, боясь разрушить сладостную картинку.

— Вооот, и никто не верит, что прикуплено всё без карточек и стояния в очередях – то есть совершенно свободно! – волшебник сыто расхохотался. – Можно сказать, что на изумлении публики и добрался я до Самары… – помолчал. – Среди выстрелов и облав.
— Издалека едете? – Сикорский кольнул-таки сырокопчёную кончиком вилки.
— Так из Иркутска же! – удивился антрепренёр. – Я разве не говорил?

Михаил Евгеньевич совершенно смутился, и колбасный круг застрял на полпути.

— А и правда, не говорил, – решительно пододвинул к Сикорскому обе тарелки. И продолжил, уже шагая по комнате. – Так вот, я, Николай Иванович Дубов, прибыл в Самару набрать артистов для Иркутска. Там превосходное здание городского театра, но собственной труппы, кажется, никогда не бывало. Это и недурно бы (всякий год обновление), но для теперешнего, военного, времени страшно трудно: Москва отрезана, под Казанью бои… Спасибо доброму человеку: подсказал, что Самара покуда доступна.
 — А откуда уверенность, что в Самаре наберутся артисты всех амплуа, – ожил Сикорский. – Делаете ставку на беженцев?
 — Вот именно! Есть из кого выбирать, и труппа составится неплохая, я уверен, – достал из внутреннего кармана часы. – Вы доедайте, а я на боковую. Вас коридорный тоже рано разбудит – я ведь правильно понял, что вы ищете работу? Так вот, принимаю помощником!

«Он разглядел во мне театрала от рождения или просто пожалел?» – думал Михаил Евгеньевич, засыпая, но ответа не находил. А поднялся с радостным ощущением – будто сошедший с рельсов вагон подняли и прицепили к локомотиву.

Прибьюсь к ним – к чему-то да вынесут!

Сикорский рос в актёрской среде, где всё неизбежно гипертрофировалось, возводилось в превосходную степень, и когда он в пять лет прочитал со стула стишок, как-то вдруг сочинённый, немедля объявлен был гением и усыпан аплодисментами. И только лишь к тридцати годам осознал себя «окололитературным автором». Это определение, данное мимоходом Чуковским, огорчило, но в меру – видимо, оттого, что и сам он к нему склонялся. А, кроме того, Корней Иванович отмечал его развитый, даже и утончённый, вкус и чутьё на талант – на такой закваске поднимались хорошие критики и толковые администраторы. В 1918-м была большая нужда в администраторах, ведь это они выдавали талоны на суп, по их запискам обносившимся литераторам и артистам отпускались ботинки и брюки. Сикорский встал на эту линию, получил пыльный стол в канцелярии большого начальника, надзирающего за искусством. Сюда же были трудоустроены несколько жён новых ответработников, и Михаил Евгеньевич затруднялся их различать: все говорили отрывисто, любили аббревиатуры и часто закатывали глаза, выражая недоумение и возмущение. К счастью, нужно было много ходить по делам, но всё же через два месяца выяснилось: он – чуждый элемент, недостойный стола в канцелярии ответственного работника.

Как только Сикорского отшвырнули в стан свободных художников, домовой комитет опознал в нём нетрудовой элемент и в шесть раз взвинтил плату за квартиру. Михаил Евгеньевич в панике бросился к самарской тётке, даже не подумав, жива ли она. Но ему больше не к кому было бежать, и он устремился туда, где провёл счастливое лето 1901-го.

В тёткином доме теперь пахло навозом: его занял конный отряд, а сама она ещё в марте 1918-го упокоилась рядом с мужем. От страха умерла, говорили соседи, а Сикорский, лёжа в холодной гостинице, вспоминал, как Анна Константиновна доставала из шкафа мужнин мундир, повторяла:

— Достойнейший был человек и со способностями, но не ко времени пришёлся…

«Вот и я в другое-то время пригодился бы лучшим образом, а теперь всё нажитое умом и сердцем мне же и во вред! – с досадой думал Михаил Ефимович. – Все мы, Сикорские, заблудились во времени. Родители уехали полечиться – и потерялись, а я бросил квартиру с мамиными альбомами и не представляю, куда двигаться дальше. А Дубов знает! Теперь – его время, и оно даёт ему силу, уж не знаю – за что. Да, он окончил театральное училище в Петербурге, был неплохим актёром в провинции, но и только. Его звезда начала разгораться только вместе с войной, в 1914-м, и чем хуже вокруг, тем уверенней он себя чувствует – потому что пришло его время. Он привезёт артистов в Иркутск живыми и невредимыми, и я прибьюсь к ним – к чему-то да вынесут!»

 
3 октября 1918 г. Н.И. Дубов привёз в Иркутск драматическую труппу в составе: Морозова (молодая героиня), Карпова (героиня), Борцова (героиня), Бортновская (инженю-драматик), Жданова (инженю-комик), Добровольская (драматическая старуха), Зиновьев (характерный и комик-резонер), главный режиссер труппы, Самарин-Эльский (любовник), Деммерт (любовник и фат), Суханов (драматический и комический резонер), Патров (резонер), Турганов (простак), Валерианов (комик), Дубов (пожилой фат и герой-любовник). 17 октября 1918 г. в городском театре открылся зимний театральный сезон.

 

Кровельное железо в… обувном магазине

По приезде в Иркутск первым делом заселили артистов в заранее приготовленные квартиры. Считалось, что все роли на первую постановку выучены в дороге, но первая же репетиция показала, что половина листов пропала неизвестно когда. Дубов, до того остававшийся в роли заботливого опекуна, разом рассвирепел, запугал всех штрафами, а Сикорский в короткий срок всё восстановил, ничего не потратив и не выказав ни малейших упрёков. Это отнесли к его покладистому характеру, только были ведь и другие причины. Михаил Ефимович, родившийся в Петербурге, жил в нём почти безвыездно, иногда задумываясь о Европе. Но о Сибири не думал он никогда, а теперь, с неожиданным для себя любопытством, впитывал этот город – многоликий, многоречивый, кажется, не стильный совсем, но уютный и… сытный.
Конечно, и обыватели, и газеты в один голос кричали, что цены в Иркутске чрезвычайно высокие, но для приезжего было очевидно, что цены разнились. Чрезвычайно. И если кто-либо затруднялся покупать у Берковича гречку по 2 рубля 15 копеек за фунт, а икру зернистую по 40 рублей за фунт, он мог пройти в лавки кооператива «Труженик» и взять там гречку по 75 копеек, а икру по 18 рублей.
На Шестой Солдатской предлагалась (в любом количестве) свежая карапчанская стерлядь, о каковой Михаил Ефимович никогда и не слыхивал прежде и вкус которой не мог передать словами обыкновенными, а иных и не знал. Паровая макаронная фабрика Б.Д. Пейсица и компании вырабатывала вермишели, лапши (и макароны конечно же) самого отменного качества, в том числе из муки заказчика. С середины лета 1918-го, то есть с ухода большевиков, возродилось Особое по продовольствию присутствие – и так расширило свою деятельность, что охватило и шляпки, и кнопки, распределяло между госслужащими реквизированную обувь и даже открыло обувной магазин. Сикорский не отказал себе в удовольствии примерить и прорезиненный американский ботинок с широким носом, и элегантные туфли французских фасонов. Целую полку занимали никогда не виданные прежде ичиги – он и их примерил и заценил. А уже на выходе приметил свежее объявление: «Во дворе нашего обувного магазина продаётся листовое кровельное железо». И его там, действительно, пребывало изрядно! Но всего более вдохновляли Сикорского поросята, регулярно продаваемые в Глазково, на Тургеневской. Нет, он ни разу туда не съездил, но самая мысль, что можно съездить и прикупить, подавала надежду, что и война скоро кончится, и найдутся родители.

 

Для держателей бешеных капиталов. Но не только

 

Дубов же с самого приезда в Иркутск был взволнован и чуть не перед каждой премьерой повторял:

— У всех нас свои достоинства, но звёзд, прямо скажем, нет, поэтому будем брать старанием и сколько можно богатыми декорациями – да, мы по-прежнему будем ставить обстановочные и костюмные пьесы, как и дОлжно в военную пору.

Сикорский выждал момент, когда на лице у Дубова мелькнуло благодушное выражение, и мягко подпустил:

 — У нас аншлаг за аншлагом – очевидно, что в Иркутске подготовленный зритель, а ему может стать тесновато в обстановочных пьесах…
— Меньше всего сейчас мы видим местного зрителя, Михаил Ефимович. Иркутск кем только не набит, немало и держателей бешеных капиталов, которые теперь было некуда вкладывать. Эти господа в чужом городе, на съёмных квартирах, мечутся от тоски и, сколько возможно, глушат её не только в ресторанах, но и в театрах. И вполне целомудренная труппа «Сибирского кота», и отнюдь не целомудренное кабаре «Летучая мышь» преследуют одну цель – дать отдохновение утомлённому житейскими невзгодами зрителю. Собственно, называть искусством то, чем тешится нынче запуганная душа обывателя, и нельзя. Я уже и не говорю о миниатюрах «Бесстыдница», представляемых между киносеансами в «Глобусе».
— Пишут, Донателло открывает театр миниатюр…
 — И не удивительно. Зритель жаждет обыкновенного зрелища – и получает его. Желает уюта и тепла – и мы обеспечим их прекрасными декорациями, роскошным буфетом и приятным репертуаром!

Спектакли у Дубова шли безо всяких выходных, начинались в восемь, а заканчиваясь уже ближе к утру: в каждом насчитывалось пять-шесть действий, плюс антракты с засадами в театральном буфете и променадом под популярную музыку. Публика жаловала бенефициантов – и антрепренёр этим пользовался, не забывая ни ведущих, ни второстепенных артистов, ни кассира Раису Геннадьевну Шапиро. Кстати, билеты у неё продавались чуть не до полуночи.

С апреля 1919-го оставлялось по 50–100 бесплатных мест для солдат местного гарнизона – на этом настаивало правление Общества возрождения армии, и Дубов не возражал, справедливо рассудив: это лучше, чем если б театр обесточила городская электростанция или реквизировали военные. Куда больше его беспокоило то, что сезон начался куда позже обыкновенного, а закончиться должен был, как и прежде, – перед постом.

— А перед постом непременно объявится если не опера, то оперетка, и мы можем остаться без заработка, – предупреждал он помощников-распорядителей. – Нужно уже теперь заарендовать эту сцену на всю весну.
Сикорский решил заручиться поддержкой газет – и натурально поселился в редакциях. Дубов же увлёкся идеей открытия театральной школы.

— Ничего такого в Сибири пока не было – но всё говорит, что пора, – увлечённо рассказывал он Михаилу Ефимовичу. – Ты смотри, – когда он рассуждал о высоком, то менял «вы» на «ты», – в Жердовском сельскохозяйственном училище открывается народный театр; курсы счетоводов ставят «Горячее сердце» Островского. А передвижной «Театр Иркутских профсоюзов» по второму кругу объезжает губернию, в репертуаре у них и «Каширская старина», и «Василиса Мелентьевна», и много чего ещё. Нет, театральная школа созрела, надо только на ней сосредоточиться.

Летом 1919-го Дубову снова сдали театр, и он повёл его в компании с Давидом Иосифовичем Азадовским. Сезон тоже вышел блестящим, то есть прибыльным, лишь на время боёв в декабре объявлялся короткий перерыв. Позже принято стало писать, что это было «угарное веселье чующей скорую гибель буржуазии», но Сикорский этого уже не читал: нечаянно он напал на след родителей и уехал к ним через Маньчжурию.
А Дубов дожил до 75, открыл-таки первую в Сибири театральную школу и написал мемуары о жизни театральной провинции. Его время!

 

Валентина Рекунова, реставрация иллюстраций: Александр Прейс

Иркутские кулуары