Невидимая сила

Подробности

Создано: 14.11.2019 23:28

Просмотров: 2976

— Мы заказывали двух «Керенских», а нам выдали только одного, да притом суконного!
— Не угодно ли зайти завтра? После двенадцати обещали кожаных подвести.

Такой диалог можно было услышать в Иркутске сто лет назад, осенью 1919-го. Ибо война войной, а гардероб – по сезону. И моду никто не отменял, а популярность опять набирал Керенский – уже как фуражка. Об этом и многом другом читаем в новой главе «Иркутских историй, 1917–1920» от нашей дежурной по времени Валентины Рекуновой и ретро-иллюстратора Александра Прейса.

 

С приходом октября кружевные накидки на подкладке из шёлка ссылались на антресоли – вместе с лёгкими полупальто, так хорошо согревавшими в сентябрьские утренники. Вместе с тёплым платьем возвращались и старые разговоры о том, что осенний гардероб куда как дороже летнего, что добротные демисезоны послужат ещё, но головные уборы явно вышли из моды, и надо бы новые.

В выигрышном положении оказались члены потребительских обществ, объединившихся в Ирсоюз, ведь ещё в феврале нынешнего, 1919-го, года журнал «Кооперативное дело» объявил о приёме заявок на кепи и фуражки по заготовительным ценам. Для кепи взяли модный фасон «Американец», а фуражки предлагались на выбор – «Москвич» и «Керенский». «Москвич» был суконный, а «Керенский» – и суконный, и кожаный.

 

Фуражка Керенского

О да: после побега из Зимнего Александр Фёдорович вновь входил в моду – уже как фуражка. Недоброжелатели ёрничали в своё удовольствие, но член правления Иркутского союза потребительских кооперативов Иннокентий Михайлович Стругов задумался: «Когда он уходил из адвокатов в министры, то не только шляпу сменил на фуражку, но и фрак на френч, пальто – на рабочую куртку, и даже ботинки стал носить с крагами. В этом видят актёрство – но только ли оно? Чем-то же надо объяснить, что даже женский(!) журнал давал выкройку френча а ля Керенский. Может, он, как политик, раньше других почувствовал, куда клонится время?».

 

Стругов вышел в прихожую и оглядел оленьи рога, подаренные к прошлогоднему юбилею. Слева покоилась его летняя шляпа, многое повидавшая за последние месяцы. Справа приходила в себя меховая ушанка, недавно вынутая из шкафа и, кажется, сильно угоревшая от нафталина. А по центру расположилась новенькая фуражка – «керенка», как ласково называл её Иннокентий Михайлович. Мягкий, невыразительный козырёк, низкая тулья без каркаса, но всё же для встречных очевидно: идёт мужчина в уборе полувоенного образца. И френч «Керенский» тоже полувоенный: уже не китель, но ещё не жакет. Переходный вариант для переходного времени. «Вот-вот-вот, нынешнее время точно в них отразилось! – Иннокентий Михайлович облегчённо вздохнул, словно бы решил мучившую задачу. – А для тех, кто не любит «огород городить», подойдёт и простое объяснение: Керенский, мол, был народным военным министром, солдат хоронил, скакал по окопам – отсюда и краги, и куртка, и френч, и простая фуражка. Ха-ха-ха! Так и нам, кооператорам, невесть что приписывают. Но когда-нибудь после, в спокойные времена, я усядусь-таки за воспоминания. Есть же что рассказать, например, про июль 1918-го, когда мы схлестнулись с большевиками. Они ведь, оставляя Иркутск, вывозили и скот, и продукты; надо было вмешаться, но так, чтобы кровь не пролить. По серединке прошли, никем не пожертвовав и вернув-таки часть продовольствия городу! А вот станционные магазины и лавки не уберегли: в Маритуе наши насчитали убытков на 4 тысячи рублей, на станции Байкал – на 15 тысяч, а в Слюдянке – без малого на 28 тысяч.

 

Керенский в окопах

Кто-то из мелких предпринимателей тогда позлорадствовал. Да и в крупных торговых фирмах не опечалились: очень они озабочены нашим быстрым распространением. Если кто его и приветствует, так это местный инженерный корпус – он нуждается в крепком союзнике».

Стругов ещё год назад, на съезде кооператоров Восточной Сибири, обратил внимание на эту группу делегатов: их разговоры были густо пересыпаны всевозможными терминами.

— Конечно, мы грешим техническими подробностями, – рассмеялся его новый знакомец со звучной фамилией Борисоглебский. – Война оставила нас, в сущности, без работы, но идеи ведь продолжают рождаться, и этот процесс невозможно остановить. И вы должны понимать, что мы связываем с вами свои проекты.

— Они и нам интересны как связанные с местной почвой, на неё ориентированные. Договоримся!

— Жаль только, что наши сегодняшние договорённости «подправит» очередная мобилизация.

Она и «подправила», и продолжает «подправлять», вырывая последних молодых, энергичных работников.

«У военных разговор короткий, и эти их чрезвычайные меры, безо всякой оглядки на закон, становятся чуть не нормой, – сокрушается Иннокентий Михайлович. – Да сами же мы их и делаем нормой! Начальник управления Забайкальской дороги Зурабов при всякой заминке с кооператорами телеграфирует железнодорожному обществу потребителей: «Если настоящее моё требование не будет исполнено в кратчайший срок, вынужден буду доложить военным властям». В прошлом году Зурабов отобрал у главы правления служебный вагон и уволил со службы – вопреки уставу общества потребителей и собственно здравому смыслу. Личная неприязнь и желание «надрать уши» оказались сильнее опасности голодного бунта». А не надо бы начальнику железной дороги размахивать кулаками и подвергать смертельной опасности своих первых помощников, не допускающих голодных бунтов.

Общество потребителей Забайкальской железной дороги снабжало рабочих, служащих и членов их семей от станции Иннокентьевской до Маньчжурии и станции Сретенской, а также прилегающих участков Томской, Амурской и Китайско-Восточной дорог. Основано в 1899 году. На конец 1919-го имело в распоряжении 3 мельницы, кожевенный и мыловаренный заводы, сапожную мастерскую, обозы, огороды, пасеки, пекарни, столовые. Общество содержало Слюдянскую гимназию, 3 общежития, а также железнодорожные библиотеки, кинематографы, народные дома, книжный склад, театральный гардероб, декоративную мастерскую и пр.

 

Из журнала Кооперативное дело, 1919 год

 

 

Сибрабочий,  1919

Стругов, как посредник от Ирсоюза, улаживал конфликт Зурабова с обществом потребителей и был так расстроен, что целое воскресенье отпивался чаями у Корецких. А Иннокентий Михайлович вот уже пятый год жил в соседстве (дверь в дверь) с Ангелиной Кирилловной и сыном её Ипполитом. У него, вдовца, были две замужние дочери в Верхнеудинске, но по военным временам видеться доводилось не часто, и Стругов всё больше привязывался к Ипполиту. Обеспечил его и фуражкой по кооперативной цене.

Ипполит выбрал «Керенского» в кожаном исполнении. Суконный был куда как дешевле, но молодой человек уговорил себя тем, что сэкономит на валенках. Правда, восстала Ангелина Кирилловна:
— У Ирсоюза теперь своя фабрика, так что и цены будут низкие, грех не взять. Я и на лекарства у них записалась, ведь есть уже договор со Знаменской аптекой на весь 1919-й год, и все 64 названия (капли, мази, эликсиры, порошки и таблетки) обещают по самой низкой цене. Надо будет сообразить воскресный пирог для Иннокентия Михайловича!

Да, по воскресеньям Корецкие обязательно зазывают соседа на чай. Ангелина Кирилловна всячески поддерживает светскую беседу, и Иннокентий Михайлович замечает её старания и пытается соответствовать, но без особых успехов, так что в конце концов съезжает на любимую тему:

— Конечно, у нас нет такого размаха, как за границей: там, где в Иркутской губернии только десятки-сотни кооператоров, у них – тысячи. Вроде есть у нас и кожзавод, и завод мыловаренный, и конфетная фабрика, но ведь всё на стареньком оборудовании, а иного по условиям-то гражданской войны не достать. Я ещё удивляюсь интересу к нам иностранцев: на днях вот прибывает из Чехословакии правительственная делегация: хотят поставлять сельскохозяйственные машины в обмен на шерсть, кожу, масло. И англичане собираются уже в этом году.
— Англичане? – с оттенком недоверия переспрашивает Ангелина Кирилловна. – Ну для этого ведь нужны известные связи, знакомства.
— Так наш «Труженик-кооператор» закупает в Америке и бакалею, и галантерею, и обувь, и разную мануфактуру. Там и знакомства завязываются. Другое плохо: что нету пока возможности развернуться. А резервы-то есть – не все покуда вошли в Ирсоюз. Казённая-то палата ни с кем не пожелала объединиться. И почтово-телеграфное потребительское общество стоит покуда особняком, – взгляд с укором в сторону Ипполита.
Тот вежливо отмалчивается. Ему ни за что не признаться соседу в своём отношении к кооперативам. Но матери говорит:
— Они там по какому-то праву установили свои десять заповедей, представляешь? И главная: ни при каких обстоятельствах не покупать в частной лавке то, что можно купить в своей потребиловке. Даже если у частника ценник ниже.
— Но Иннокентий Михайлович уверяет, что не может быть ниже, потому что где частник – там и прибавочная стоимость. А у кооператоров её нет.
— Всё упирается в конкретных людей, а на каждую потребиловку не сыскать в равной степени честных, энергичных и толковых работников. В особенности теперь!
Ангелина Кирилловна недовольно молчит, но после соглашается:
— Да, и Иннокентий Михайлович говорит, что с последней мобилизацией их союз обезлюдел. А порядочных, энергичных и при этом толковых людей не хватало всегда. На это и супруг мой, а твой батюшка, сетовал.
— Ещё меня удивляет, что каждый частник для кооператоров – смертный враг. А по мне, так нужны и те, и другие.
— Может, ты и многажды прав, Ипполит, но прошу, не перечь нашему благодетелю: другого-то у нас нет.

К началу 1919-го года в Иркутской губернии действовало 441 общество потребителей. Расклад по уездам был такой: в Балаганском – 143, Иркутском – 107, Нижнеудинском – 84, Верхоленском – 69, Киренском – 38.

Кооперативная промышленность оперялась на простейшем производстве, открывая небольшие сушечные, колбасные, переплётные, мастерские по ремонту обуви. Следующей ступенью становились мыловаренные, свечные заводы, мельницы, лесоперерабатывающие, кожевенные заводы – с пошивом обуви простейших сортов.

 

 

 

Валентина Рекунова, реставрация фото: Александр Прейс

Иркутские кулуары