Прикипел!

Подробности: Создано: 23.10.2019 21:47; Просмотров: 2608

Продолжаем пользоваться своей привилегией – знакомиться с новыми главами «Иркутских историй, 1917–1920 гг.». Книга создаётся буквально на наших глазах, персонажи из прошлого оживают, подпитанные нашим к ним интересом, так что каждый читающий, вольно или невольно, попадает в соавторы. Так, наверное, и должно быть с книгами, издаваемыми общими усилиями – по подписке. Один из героев новой главы знаком вам по прошлой публикации, а теперь появляется и возможность вглядеться в его окружение. Интересного чтения!

Полумундирные

— Этот новенький, Ипполит Корецкий, светится, как фонарик под одеялом. Смешно… – Арембовский прицелился к длинному, остро отточенному, карандашу, выхватил из общей связки и, крутанув один раз, с удовольствием разломил. – Грифель яркий, но очень непрочный – как и следовало ожидать.

— Так и мы поначалу светились! – Воронин с сожалением посмотрел на обломки карандаша, соображая, как их теперь приспособить к делу.

— Так то ж и оно, что каждый маленький чиновник всю свою жизнь лелеет надежду «превратиться в порядочного человека», то есть каким-нибудь чудом разбогатеть или сделать головокружительную карьеру. Такое беспочвенное мечтание толкает к лакейству, ставит в положение прихвостня. Это удел большинства – молчать, когда дОлжно говорить, и строить из пальцев известную комбинацию, спрятав руку в карман. А во имя чего, что ожидает в будущем? Бесконечный монотонный, отупляющий труд и мизерная пенсия. Форма телеграфиста, может быть, отрывает от необходимости грубого физического труда, но она не пропуск в интеллигентность. Без должного образования и культуры телеграфист всего лишь ПОЛУмундирный пролетарий на посылках у ПОЛНОмундирных. И эти ПОЛНОмундирные всегда будут предполагать в нём неискренность.

— А он в них – наигранность и ложный демократизм.

— Вот вам и семена для большевистской идеологии! Но не единственные, – Арембовский, наскочив на любимую тему, азартно взъерошил шевелюру и принялся мерить комнату диагоналями. – Трагикомизм истории в том и состоит, что семена большевизма повсеместно рассеивают… противники большевизма.

— Это вы о ком?

— Это я о многих и многих сеющих рознь ради собственной выгоды, даже и небольшой. Да вы сами судите: не проходит и дня, чтобы служащие Иркутского телеграфа не получали какого-нибудь приказа, но сами авторы этих приказов и нарушают их с полным самозабвением…

Воронин хохотнул и вставился:
— Ну да, недавно расписался в прочтении очередного запрета отбивать за казённый счёт телеграммы – и тут же последовал шквал даровых передач от Главного управления почт и телеграфов: один галстук заказывает в Иркутске, другой – бусы для возлюбленной, третий интересуется здоровьем родни.

Синдром Цислинского

— В декабре 1918-го начальник Главного управления почт и телеграфов Цислинский выписывает командировку в Иркутск – как выяснилось потом, для похода по нашим магазинам. Принимают начальника на широкую руку, закатывают обед на 64 персоны с беспрестанною сменой блюд. В обратный путь собирают «подорожники», багажом отправляют продукты, а отсылку вещей Цислинский поручает архивариусу Константинову. Денег, однако, не даёт, и тот оформляет доставку за счёт казны как канцтовары. В Омске эти посылки доставляют в канцелярию Главного управления почт и телеграфов – но вместо скрепок-ножниц-конвертов-наборов бумаги изумлённые служащие обнаруживают новенькое мужское пальто с бобровым воротником, роскошный письменный прибор, много дорогих безделушек…

— Чем кончилось-то? – не утерпев, перебил Воронин.

— Цислинский распорядился отправить все вещи себе на квартиру, пересылку же предоставил оплачивать Константинову. Согласно Почтовым правилам, вещи дОлжно было конфисковать, только правила не для таких, как Цислинский, писаны. И как после этого удивляться популярности большевиков?!

— Когда наши профсоюзные отловили его в Иркутске и прижали требованиями…

— «Прижали»? Ну ты хватил! – Когда Арембовский сердился, то переходил на «ты». – Да просили они, просили, и не так чтоб уверенно. И очень скромно – никто ведь не говорил об окладах по курсу рубля, применительно к ставкам мирного времени, хоть эти ставки у нас оставляли желать много лучшего.

— Не придирайся, – обрадовался переходу «на короткую ногу» Воронин. – Дело ведь и не в наших профсоюзных, а в Цислинском. Битый час он уворачивался, валил то на тяжёлое положение казначейства, то на министра финансов (мы хлопочем, но он не даёт), а когда кончились вопросы, оживился: «По какой цене отпускают в Иркутске казённую водку? Мне говорили, будто бы дороже, чем в Омске. Неужели?!». Нет, ты представляешь: вот так вот прямо и вылепил! Конечно, все наши в недоумении – не было ведь никакого повода для подобного разворота!

— Стоп! Это я запишу, этим мы и закончим хронику в следующем номере нашего журнала! – И Арембовский вернулся в кресло редактора «Наших дум». А Воронин – за стол ответственного секретаря.

Часа полтора они вовсе не разговаривали, а потом Арембовский с сомнением в голосе проговорил:

— Этот Константинов [архивариус] у меня рисуется как пострадавший: всё-таки он 72 рубля потерял на начальническом пальто…

— Так он того же ведь поля ягода: владеет усадьбой в Глазковском предместье, а живёт при Управлении округа – и бесплатно живёт, со сторожих же делают квартирные вычеты. Ох и ненавидят они его!

— И поделом проводнику большевизма!

Вы меня за дурака не держите!

Арембовский не прикипал ни к одной политической партии. Агитаторы, по обыкновению люди очень живые, конечно, увлекали его то углублением мирового социализма, то восходом комиссародержавия, то вдруг сквозь туман проступал величественный образ Учредительного собрания. Но короткое время спустя Арембовский задумывался: «Тут чего-то не так и не то, и не бросаю ли я об стенку горох, водясь с такими ребятами?».

Надо было пристать к какому-то берегу, и он пристал к иркутскому почтово-телеграфному профсоюзу и даже возглавил его, но боялся разочароваться. Рядовых служащих отличал наивный, почти детский взгляд на тред-юнионы. От них ждали чудес, бесплатных пропусков в новую жизнь, свободную и обеспеченную. Заявки на ссуды и пособия обрушивались лавиной, и мало кто связывал их с выплатой членских взносов. Самые нетерпеливые угрожали переменить профсоюз. Один рассыльный прорвался недавно на правление и чуть не снёс всю повестку:

— Вы меня за дурака не держите: я газеты читаю! Знаю, что теперь и чиновники сходятся в профсоюз. Вот к ним я и запишусь: глядишь, и отвалится мне чего-нибудь от казны!

— А вы думаете, профсоюзы от правительства кормятся? – едва сдержал насмешку Арембовский.

— Да не думаю я – мне зачем? Только известно ведь, что чиновники ушлый народ, просто так в профсоюз сходиться не станут. Если сходятся – значит, есть интерес!

— Как вас по имени-отчеству?

— Емельяныч я. То есть Алексей.

— Алексей Емельянович, раз вы читаете газеты, вам должно быть известно: в конце октября руководители всех правительственных учреждений Иркутска официально признали: жалование большинства служащих много ниже прожиточного минимума. Не знаю, повысит ли им оклады нынешнее правительство, но образовавшийся профсоюз (как и всякий другой) будет существовать исключительно за счёт взносов. И тут картина намечается незавидная, потому что выставляется много рогаток на входе. Это у нас принимают любого штатного служащего начиная с кучера, дворника, сторожа или почтальона, а у чиновников ценз: принадлежность к «чистой публике». В этом вы сами можете убедиться. Кстати, мы вас не держим: слишком большая задолженность по членским взносам.

Зычный голос «Емельяныча» ещё порезонировал в коридоре – и умолк. Правление пошло своим ходом и вполне исчерпало намеченную повестку. Арембовский рулил уверенно, не выказывая ничем внутреннего отчаяния. Оно редко настигало его – и всегда врасплох, на какое-то время подавляя другие чувства.

«За что плачу, если после названия сразу подпись?»

В последний раз это было с ним что-то около года назад, зимой 1918-го. Декабрьский номер журнала «Наши думы» был запланирован на пятнадцатое число, чтобы к Новому году поспеть и к самым дальним подписчикам. Тексты сдали заранее, и владелец типографии Белоголовый их немедля отправил в набор. Правда, выглядел он встревоженным и несколько раз повторил, что среди печатников ловко действуют большевистские агитаторы, – к забастовке подталкивают.

— Однако, будем сопротивляться, – твёрдо прибавил он. – Думаю, завтра, к вечеру будет набрана половина журнала.

Так и вышло, а вскоре хозяин типографии снова обрадовал:

— Заканчиваем, завтра утром начинаем печатать.

Но именно в это утро и вспыхнула типографская забастовка. Белоголовый подвёз заранее нанятых печатников, но весь набор «Наших дум» уже успели рассыпать…

Две недели спустя он встретился с Арембовским:

— Я вряд ли оправлюсь от убытков, а если и выкарабкаюсь, все статьи в журнале уже устареют. Так что лучше вам начинать новый номер, а за прежний я ничего не возьму.

На том и сошлись. А ещё Рагозин, редактор журнала «Кооперативное дело», нашёл слова утешения:

— Вячеслав, все мы пострадали от забастовщиков, но у тебя-то хотя бы нет стычек с цензурой. Варишься в своём почтово-телеграфном соку, вот тебя и не трогают, а нас, вольных стрелков, вымарывают нещадно. Слышал последний анекдот? Издатель урезает гонорар и приговаривает: «За что плачу, если после названия сразу подпись?».

Арембовский посмеялся, а после задумался: «Я и правда растворился в своём профсоюзе. Значит, всё-таки прикипел, как к родному! А «Нашим думам» не помешает свежая кровь новых авторов. Да взять хоть того же телеграфиста Корецкого – покуда он светится, как фонарик под одеялом. «Удивительно, что такая справедливая мысль до сих пор не коснулась меня» – как сказал бы один знакомый графоман.