Всего одна жизнь. Пробный киносценарий

Подробности

Создано: 02.03.2018 10:50

Просмотров: 2508

У каждого из нас для осуществления задуманного есть всего одна жизнь. Для своей миссии. Это кажется странным, но то, что останется после нас, и то, как мы это осуществим, наша душа планирует заранее. Когда человек воплощается в определенное время и в определенной семье, у него есть цели и задачи. И все готовит его к их выполнению.

Когда я родился, было очень холодно. Не зима, но самая поздняя осень, с затяжными ледяными дождями. С бесконечными ветрами и распутицей. Я выбрал для воплощения затяжное безвременье, когда неясно было, что будет с Родиной и с нами. Наш бурятский род перекочевал из Монголии в Прибайкалье не так уж давно. И еще не очень пустил корни. Мой отец был пастухом, а мама занималась хозяйством в своей юрте. Когда хозяин скота делился с нами, у нас был пир. До этого приходилось туго. Особенно долгими зимами… Больше всего мне понравилось ходить с бабушкой-шаманкой по гостям в самые дальние дворы. Это стало моим самым большим открытием, окрылившим меня до конца моих дней. Не было для меня ничего интересней рассказов других людей об их встречах с волками, о замерзании в степи и в лесу, о бесконечных приключениях, связанных то с пожаром, то с утоплением – люди делились этими историями постоянно...  Я слушал их, открыв рот, а потом, когда мы с бабушкой ехали на санях или в подводе за лошадью, очень ярко все это себе представлял. Представлял, как свою жизнь, протекающую сквозь годы и расстояния, – там уже был я сам, там я жил уже во всем.

Особенно ярко помню пожар в нашей юрте, когда вдруг пламя перекинулось из очага на обшивку - и меня, маленького, вытащили на улицу полураздетого. Стояли морозы, отец прижимал меня к себе, и мне было и страшно, и любопытно, и лица людей казались в огне пожарища такими яркими, как будто они сами пылали. Как будто костер освещал их изнутри. Люди трепетали, как свечки. Это мне запомнилось навсегда…
А еще мне интересно было смотреть на расследования, которые проводила бабушка Балтахэ при разборках. Она всегда оставалась невозмутимой до последнего, что бы люди ни несли про себя и друг про друга. Она была бог! Я все смотрел на ее непроницаемое лицо и видел Вечность. Она знала все наперед, стоило на нее такую взглянуть лишь раз.  Она не была предсказателем. Она не стала бы камлать почем зря. Никогда не тревожила зазря духов. Она просто видела и дышала так, как шумит Байкал. А он-то все знает – обо всех и обо всем. И хранит все тайны. Это знание было и в Балтахэ.

Позже мне предложили самому выбрать, какую фамилию взять. Я выбрал имя бабушки. Теперь, конечно, прошло очень много времени, много воды утекло из Байкала. Но он всегда остается полным. До краев насыщенным энергией, трепетом, любовью к миру, великой магией, питающей все живое, и огнем. Тот огонь никто не видит. Никто не понимает, что между льдом и пламенем нет никакой границы – это все одно. Знаете, я не стал шаманом. Я всю жизнь искал другое. Людей. Тепла в них. Трепета родного очага юрты. Все это было во мне. А то, что есть внутри, можно только мельком встретить снаружи. Столько стран, просторов, домов и добра я видел, но нигде не горел жар родной души, наполненный теплом всеприятия и веры. И эта память заставляет меня делиться знанием с каждым, говорить каждому, что его ждет в итоге. Что будет. Один взгляд бабушкиных раскосых глаз, один уголек ее души есть во мне – и мне больно видеть этот свет с его уделом выгоды, тщетой наживы и изморозью отчаянья, когда у каждого и именно у тебя отнимутся последние искры.

Мне ночами часто приходилось молиться чужим богам, сидеть у чужих костровищ. Люди всегда мне верили и помогали. Не знаю, чем я им нравился, что во мне внушало доверие, но я везде был как дома. Бабушка дала мне урок: весь мир – мое село, и всюду я могу найти свой приют. Весь мир – одна большая семья. И тепло есть только в сердце. Если оно готово зажечь ближних своим теплом – всё: вы согреетесь быстро! Навсегда. Другого пути нет – только отдать все свое внутреннее тепло людям, и тогда твой костер будет гореть вечность, и все будут целы и сыты. Чрезмерные усилия в борьбе за достаток в этом качающемся мире – лишь маяки, указывающие, что ты идешь совсем уж не в ту сторону. Каждый человек для другого – зеркало, учитель или обуза, все зависит от того, на каком уровне находится его душа. Какой мир ее держит: верхний, средний или нижний. Ничто не дается просто так. Все это отражение наших вибраций…

Так уж вышло, что моя дорога – звезды. Только по ним я сверяю свой путь, только на них смотрю всегда с доверием. Только они ждут меня всегда. Все остальное – храм для других. Там можно погреться, но никак не остаться в нем навсегда. Все мы здесь в гостях, говаривала бабушка, когда люди предлагали ей что-нибудь. Она знала, что нет ничего в этом мире ничего своего. Есть только небо, только море, только ветер – они тут и останутся. Мне всегда помогал взгляд моей бабушки – устало-отстраненный. Стоило поймать его искру - и все во мне мгновенно вспыхивало жаром веры. У тюрков шаманок зовут баксЫ – ведунья. Мать всех нас — Наша Вера. Надежда. Боль и покой. Ночь у очага. И звезды над нами. Ничего другого просто не существует. Это миф. Надеюсь, когда-нибудь я смогу вспомнить все и рассказать о своих бесконечных скитаниях по свету каждому.
Снег сменяет  трава, ее снова покрывает снег… Те же люди, те же встречи – и все ради того, чтобы ценить Жизнь. Когда не стало в этом мире бабушки – мне тогда было уже пятнадцать лет, мои родители расстались, и у мамы нашлась замена. Эту ее замену мне не хотелось видеть даже пару дней, и отец решил отправить меня учиться на ламу… И я уехал – больше чем на полвека уехал из родного улуса Шулуты, что находится в Приольхонье при Тажеранской степи. По этим степям я бегал босым, в прогретой летом речке Анге я учился плавать, а в селе Тонты жил мой дед… И все это отодвинулось от меня в один миг по воле родителей. Им захотелось своего счастья – вновь и сразу.
Первое время мне даже казалось, что я нашел новую, хоть и строгую семью в общинном братстве монастыря. Но потом стало ясно, что здесь все преследуют свои цели: такие же, как я, ученики хотели пересидеть трудное время и подняться. Ламы бывают и истинными, и формалистами. Это видно, когда дацан инспектирует высокое начальство: в каждом из них все меняется.

Моими друзьями там стали голуби, которые внезапно прилетали и улетали. Конечно, они же жили где-то там, рядом с домом, и они прилетали ко мне одному. Мне всегда это было приятно. Как когда кто-то приходил ко мне одному в детстве – я был так рад, так ценил этого человека, я его обнимал… Мой путь был усыпан розами благодаря тому. Я знал, что кому-то нужен и что мне улыбаются боги сверху. Они же посылали ко мне и голубей – те так задорно ворковали, так верили в то, что я один буду их кормить. Когда у меня были эти редкие минуты кормления голубей при дворе, жизнь в дацане становилась не такой уж и плохой. Все изменилось, когда меня перенаправили вглубь Монголии к самому жестокому человеку, которого я когда-либо знал. Он не любил бурят. Считал нас предателями, так что ночевать мне приходилось не в келье, а в самом храме.

Продвигаясь след в след по снегу от храмовой горы к селу, где я завел себе друга, я думал о том, что только своим же следам и можно верить на этой земле – да и то, пока их не замело. Все остальное не будет хорошим ориентиром. Кажется, меня всерьез решили сломать – сделать безропотным рабом настоятеля. Много обетов и работы. Кажется, еще немного – и меня тут не будет. Голуби уже не утешают. Гнев и ярость лечатся теплом и уютом. Но когда ты только приходишь и у тебя нет своего островка спокойствия и комфорта… нигде… что остается? Мечта. Уход. Поиск. Смысл есть во всем – но только не в том, чему ты не придаешь никакого значения сам.

Наконец меня вытащил из монастыря проходивший рядом караван – нанялся туда только за еду. Верблюды шли на юга. Это был Китай. Теплый и потный, шумный и разный. Очень красивая страна. И люди там самые приветливые. Китайцем, как и русским, может стать каждый инородец – стоит только принять его сердцем и раствориться. По крайней мере, тут мне не надо было притворяться, упражняясь каждый день в бесконечном благочестии. Работу здесь мне предлагали сами местные жители – сначала в лавке посыльным, а потом и переводчиком с монгольского языка. Вообще, человеческое разнообразие характеров радовало бесконечно. Мне пришлось по нраву почти все! Кроме того, что великие страны вбирают вас в себя легко, как песчинки на морском берегу, но при этом и затягивают. Мне несколько раз предлагали жениться на китайских невестах. Тогда бы я автоматически стал их гражданином. Но я всегда помнил, кто я и откуда, и мои бабушка с отцом и наш студеный мощный Байкал выли за моей спиной. Мне очень хотелось вернуться домой или хотя бы узнать, кто из моих родителей жив, – но это было невозможно…. 

В конце концов я нашел род своей деятельности – сопровождать экспедиции и быть при караванах в дальних краях. Мне это нравилось – никакой рутины, все меняется, много приключений и никакой нарочитости будней. Так много интересных людей и живых ландшафтов ты точно нигде никогда не встретишь, проживая на одном месте. Всех, кого я встретил, и не упомнишь, разве что запомнились самые дальние гости – европейцы. Они больше платили мне и больше ценили мою помощь. Благодаря им я начал читать и выучил многие европейские языки. Они говорили, что книги - главное в жизни, не верить тому у меня не было оснований, ведь буддистская премудрость утверждала то же самое. Один трактат Тартанг Тулку чего стоит. Там я тоже искал семена мудрости, и они были – но истинная вера в духов предков и силы природы как-то странно трансформировалась в символы веры и учение о вечной пустоте…  По-моему, пустота бывает только над Бездной – ну а дальше, как известно, есть небо и дно. Даже птицы - и то знают об этом. Никто не может зависнуть в нигде навсегда. Все это кажется каким-то несуразным, когда есть опора.

Мне уже за тридцать, и я объехал весь Китай и Сиам. Был и в Кампучии среди ее древних храмов, и сам Лаос открыл мне врата свои. Зная немного традиции буддообразия, я легко находил там со всеми общий язык. Все мне казалось до боли знакомым – отголосками моей пронзительной юности: храмы и аскеза. И лишь птицы казались удивительными – при каждом храме была традиция прикармливать их, и везде они были разными. Именно этим я больше всего любил забавляться. Чтение с годами все меньше вдохновляло меня как процесс. Только птицы и небо. Немного еды и нежный китайский чай – все, что я полюбил, все, что осталось со мной!