«Мертвые души» сибирских городов

«…А на фоне неба стали вырастать строительные соломенные вешки, стучали заступы, трещало дерево. И вдруг длинный, большой забор начал шататься и падать, чуть не похоронив под собой Ивана Александровича Хлестакова, который вовремя успел отскочить в сторону. А за забором обнаружилась куча мусора на сорок телег, на вершине которой, точно памятник, стоял каланча-полицейский, отдавая честь и располагающе улыбаясь. Городничий, увидев безобразие, схватился за голову:

 

– Что за скверный город, только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник или просто забор – черт их знает откуда нанесут всякой дряни».

 

Для человека, родившегося и прожившего жизнь в окружении каменных стен, вселенная постепенно сужается до беспорядочной мешанины из улиц, квартир, автомобилей, аптек, площадей, супермаркетов и полицейских участков. Представить себя вне города со временем становится все сложнее, попытки сменить декорации предпринимаются все реже.

 

Мир для горожанина – это предметы и люди, которые окружают его в повседневности: асфальт, бетон, стекло, свет, запахи бензина, родного подъезда, завтрака, обеда и ужина. Если смотреть на город с такого ракурса, получается, что он не существует без населения – так же, как и население без него. Вместе они образуют вполне гармоничную театральную сцену, которую каждый в отдельности называет своей жизнью.

 

Казалось бы, все довольно просто – хочешь сделать людей счастливыми – обеспечь им среду, где каждый будет на своем месте, снабженный всем необходимым для этого вашего счастья. Практическому воплощению довольно очевидной истины мешает невозможность создать критерии благополучия как физического, так и морального, которые будут одинаково применимы для всех и сразу.

 

Например, для 25-летнего программиста и 40-летнего водителя «КамАЗа». Любые попытки придумать обязательные для всех критерии счастья могут привести к печальным последствиям вроде насильственного облагодетельствования, переселений и заведомо невыполнимых прожектов. Люди будут либо бежать от такой медвежьей услуги, либо изменять ситуацию по собственному почину, либо умирать.

 

Американский исследователь Кевин Линч предложил для начала узнать, что вообще люди имеют в виду, когда говорят «город». Выяснилось, что большинство понимают под этим лишь свое непосредственное окружение, то, что расположено в радиусе 700–800 метров от работы и жилья. Все остальное существует лишь для кучки интеллектуалов с хорошо развитым пространственным мышлением.

 

Если перенестись в Иркутск, можно сказать, что множество его жителей будут существовать буквально в параллельных мирах. Вселенная обывателя, изо дня в день преодолевающего океан грязи по пути в старый, никогда не знавший капитального ремонта деревянный барак в Ново-Ленино, явно будет отличаться от вселенной муниципальных депутатов – вселенной паркетов, чистого асфальта, расположенной где-то между зданием администрации и заграничными курортами. Это отразится не только на настроении человека, но и на том, сколько он в конце концов проживет.

 

Проблема заключается в том, что возможность преобразовывать городскую реальность, по большей части, находится именно в руках живущих в параллельной вселенной хорошего асфальта и чистых улиц. Для многих из них тонущий среди мусора, нечистот и весенней грязи ново-ленинский барак будет чем-то сюрреалистичным, существующим где-то далеко, на краю осознаваемой вселенной, а потому неинтересным (или незначительным).

 

Возможно, именно поэтому всегда найдутся средства на очередную примочку вроде сотого по счету памятника, прозрачных заборов или нового торгово-развлекательного комплекса. Однако бессменными и наглыми соседями гордых металлических самодержцев и вылизанных центральных улиц останутся гладкие на бумаге, но на деле грязные и опасные «частный сектор», постапокалиптические спальные районы.

 

Ровные ряды панельных домов, изредка перемешанных с выкидышами избирательных кампаний – новенькими детскими площадками, – довольно унылое и, надо сказать, привычное зрелище. В таком местечке не хочется находиться долго, хочется поскорее юркнуть в свою маленькую двухкомнатную норку и включить телевизор. Если возникло желание потусить – будьте добры, отправляйтесь в центр. Организованные пространства для досуга в «спальниках» скорее редкость, а ведь они так необходимы для того, чтобы город жил, – в полном смысле этого слова.

 

Российские города, особенно – советские их части, создавались не для жизни, а для выживания и труда, к тому же с расчетом на абстрактного «усредненного» человека, представляющего собой не более чем совокупность потребностей: столько-то литров воды в день, столько-то света, столько-то квадратных метров жилья. Все прочее получило ярлык – «излишества», от которого до сих пор не могут избавиться.

 

Затем внезапно выяснилось, что настоящие, живые люди – штука капризная и все более избалованная, им подавай и душевное спокойствие, и бурные переживания одновременно, и эстетическую привлекательность места, да еще и комфорт в придачу. А представления об этих благах у каждого сугубо индивидуальное и неповторимое.

 

Один из вариантов угодить столь капризной публике – дать ей возможность свободно высказывать пожелания относительно собственной среды обитания, а также – участвовать в ее обустройстве. То есть дать людям возможность создавать мир вокруг себя своими руками, рискуя при этом приятными для глаз модерниста строгими геометрическими формами улиц и площадей.

 

В российских городах к пониманию этой простой, казалось бы, истины, приходят медленно и неохотно. Мегаполисы застраиваются без учета социального многообразия их населения. Безликие новостройки, безликие районы, одинаковые торговые центры, рассчитанные на существующих лишь в пылком воображении инвесторов и чиновников «среднестатистических людей».

 

В итоге города, как и полвека назад, строятся не для художников, пессимистов, математиков, экстравертов, спортсменов, пенсионеров, автолюбителей или велосипедистов, а лишь для емкостей, наполненных разным количеством наличных. Как будто жить в них будет не живой человек, а все та же унаследованная от эпохи «развитого социализма» абстракция. Такой подход просто не может учитывать огромной разницы социальных статусов, профессий, возрастов, эстетических предпочтений.

 

В качестве лирического отступления можно привести два хрестоматийных примера того, какие последствия может нести проектирование городской среды. На «темной стороне» расположены Набережные Челны, спланированные так, что отдельные жилые районы стоят довольно далеко друг от друга и напоминают крепости, разделенные полями. Такая обособленность районов стала одной из причин появления здесь множества конкурирующих подростковых банд, каждая из которых выстраивала свою идентичность по территориальному признаку.

 

На «светлой стороне» – Торонто, почитаемый некоторыми архитекторами как один из наиболее приспособленных для жизни городов мира. Крупнейшему мегаполису Канады очень повезло: в течение полувека среди его руководства не оказалось ни одного идиота. В результате многие проблемы находили простое и понятное решение. Например, когда возникла необходимость в строительстве большого количества дешевого муниципального жилья, был принят закон, обеспечивший бережное отношение к нему со стороны населения и одновременно снизивший уровень преступности.

 

По этому закону, вместо привычного общего подъезда каждое жилье должно было иметь отдельные выходы на улицу – в результате прекратился вандализм, потому что никому не хотелось гадить в собственном доме. С исчезновением подъездов на несколько порядков упала преступность, люди стали намного бережнее относиться к муниципальным домам, поскольку они стали для них «своими».

 

Получается, что «счастье человеческое», по крайней мере, тех, кто живет в городах, весьма зависит не только от усилий и компетентности специалистов, занятых проектированием городской среды, но и желаний и чаяний его жителей. И здесь возникает, пожалуй, главная проблема, связанная с организацией этого самого счастья. А именно – как узнать, насколько человек счастлив и что ему вообще нужно от среды обитания.

 

Есть два принципиально отличных взгляда на эту проблему. Первый, преобладавший в XX веке, можно обозвать мессианским пафосом высокого модернизма. Этот подход предполагает торжество и превосходство науки и техники над опытом и традицией. Грубо говоря, его сторонники лучше знают, что нужно для счастья жителей проектируемой территории, чем сами жители.

 

Несомненно, подход имеет свои плюсы, прежде всего это упорядоченность и подконтрольность создаваемой среды. В таких местах лучше всего себя будут чувствовать полицейские и сборщики податей, так как население строго учтено, улицы прямы, а дома пронумерованы. Бюрократия всегда сможет вмешаться в жизнь горожан, например для того, чтобы остановить эпидемию или накормить голодающих. Есть и значительный минус – строго регламентированные «сверху» пространства не будут развиваться, так как у жителей не будет возможности хоть как-то проявить собственную индивидуальность и инициативу. Город станет социальным аквариумом, где стенками будут нормативные акты.

 

В качестве примера можно привести Селебрейшн, построенный в штате Флорида корпорацией Disney. Планируемый изначально как «город-сказка, город-мечта», в итоге он стал лишь золотой клеткой, в которой смогли жить люди, столь же оторванные от реальности, как персонажи популярных диснеевских мультов. Дошло до того, что здесь были введены очень жесткие ограничения, вплоть до санкций за неприемлемый цвет занавесок.

 

Еще один «идеальный» город – Бразилиа, созданный с чистого листа архитекторами-модернистами в XX веке. По их замыслу, здесь не было предусмотрено пешеходной улицы как таковой, геометрически выверенный мегаполис должен был стать символом научного прогресса, воплощением новой Бразилии – в противовес трущобной, шумной, многолюдной и тесной старой столице.

 

В Бразилиа не было уличных кофеен, ларьков, публичных мест, где люди могли бы проводить свободное время. Зато были идеально прямые улицы, площади, огромные настолько, что два человека, назначившие там встречу, могли не найти друг друга. В итоге жизнь здесь так и не зародилась. Вернее, она зародилась в стихийно возникших на его окраинах трущобах, где селились бедные строители Бразилиа.

 

Сторонники другого подхода считают, что местные общины гораздо лучше любого интеллектуала знают, как организовать свой быт к всеобщему удовлетворению. Многовековой опыт и сложившиеся практики совместного существования намного сложнее, чем может себе представить аутсайдер. Любое неумелое и ограниченное вмешательство в жизнь такой общины лишь нарушит столетиями устанавливавшийся хрупкий баланс интересов сотен населяющих ее индивидуальностей.

 

Современные сибирские города, в том числе и Иркутск, получили в наследство от СССР последствия зачастую необдуманного вмешательства. Тогда, особенно в середине XX века, была острая политически обусловленная необходимость построить как можно больше типового жилья в самые короткие сроки. Планировщики не пытались мыслить категориями индивида, их взгляд был намного масштабнее. Как в анекдоте: «Чем похож коммунист на ядерную бомбу? – Оба они устраняют различия между городом и деревней».

 

В гигантомании строек века терялся маленький человек с его маленькими страстями и желаниями, для него просто не было места в идеальном мире, возникающем в воображении проектировщиков-утопистов. Вернее, не было места для его инициативы и волеизъявления, полагалось, и не без оснований, что всякий будет рад переехать из деревянного барака – общаги – в хоть какое собственное жилье.

 

В итоге до сих пор у большинства горожан даже не возникает мысли о том, что они могли бы как-то повлиять даже на собственный подъезд, не говоря уже о городе в целом. На плотность застройки, насыщенность пространства рекламой, освещение, форму самоуправления и так далее. Вопрос об ответственности здесь просто не может встать. Горожанин в России – это объект, привыкший, простите, всегда быть снизу по отношению к вечной непостижимой и всесильной «власти».

 

В итоге «власть» переселяет, строит или не строит дороги, решает, когда вывозить мусор и в какой цвет красить подъезд. Мало кто задумывается об устройстве обычной клумбы у своего подъезда – ведь это не «его», а «чье-то, общее». Такой человек удобен для власти, потому что никогда не станет напоминать тем же муниципальным служащим, за чей счет они существуют, – однако мучительно не удобен сам для себя. Он органически неспособен обустроить к лучшему свою среду, обреченный на вечное соглашательство, дискомфорт, стресс и неудовлетворенность собой и другими.

 

Неудивительно, что отдельные редкие попытки изучить людей, живущих в сибирских городах (именно людей, а не «электорат»), показывают довольно удручающую картину восприятия ими городской среды. Так, в одном из исследований жителям Иркутска предлагалось в произвольной форме описать то, что они понимают под городом, в котором живут. Выяснилось, что слова, с помощью которых горожане конструируют свои представления об Иркутске, идентичны тем, что были использованы для описания мира «чумы» А. Камю, изолированного мира мучительного поиска предназначения, переживающего перманентную катастрофу.

 

Увы, до сих пор местные сообщества слабо влияют на ситуацию. Фактически, им не доверяют решать – построить на территории очередной торговый центр или, например, бассейн. Управленец же, у которого есть такая возможность, не видит на территории ничего, кроме «электората» и площадей под застройку. Как следствие, возникают откровенно убогие и однообразные прожекты, часто непродуманная и дорогая в обслуживании инфраструктура.

 

Горько осознавать, что так и будет продолжаться, пока горожане не начнут объединяться для решения проблем, непосильных для одного. Бюрократия не должна чувствовать себя хозяином городов – но быть орудием расшифровки, корректировки и исполнения пожеланий местных сообществ. Чего не может произойти, пока этих самых сообществ нет в природе. Естественно, бюрократия не заинтересована в реально функционирующем местном самоуправлении либо потому, что градостроительство для нее – курица, несущая золотые яйца, либо в силу искреннего убеждения в том, что власть – это действие, осуществляемое поступательными движениями «сверху вниз».

 

В результате мы имеем два взаимоисключающих пространства: первое – существующее в смелых и далеко не всегда бескорыстных мечтах управленцев и проектах Генплана, другое – под нашими с вами ногами. Первое – статично и бескомпромиссно, второе – постоянно изменчиво и податливо.

 

Справедливости ради стоит отметить, что в этом несколько шизофреничном мире в последние годы появляются лучики надежды. Медленно, но верно растет интерес горожан к вопросам организации среды. Профессиональные сообщества и городские власти проводят редкие пока занятия по градостроительному ликбезу.

 

Складывается ощущение: люди начинают вспоминать, что у каждого есть огромные возможности по проектированию окружающей среды, что чиновники – не полновластные хозяева города, а всего лишь исполнители наших пожеланий и предложений. Будем надеяться, что мы сможем научиться понимать и пользоваться градостроительной документацией, будем в курсе дат и мест проведения общественных слушаний, станем изучать проекты, предлагаемые бюрократами, вносить и продавливать собственные предложения. И тогда «жить станет лучше, товарищи. Жить станет веселее. А когда весело живется, работа спорится…».

 

2020 Air Jordan 1 Retro High OG Sail Obsidian University Blue 555088-140 – Buy Best Price Adidas&Nike Sport Sneakers Дмитрий Тимошкин

Иркутские кулуары