Мой папа. Упрямый реалист с романтическим уклоном

22 декабря в 15 ч. в филиале Иркутского областного художественного музея на ул. Карла Маркса, 23 открывается персональная выставка Валерия Чевелёва, посвящённая его 70-летию. В свежем номере «Иркутских кулуаров», который на днях увидит свет, опубликованы и те картины, что будут выставляться, и те, что просто являются любимыми в семействе Чевелёвых.

【正規品】最新のナイキ メンズ レディース スニーカー通販

Искусствоведы и критики по-разному отзываются об этом художнике-монументалисте и живописце. Но многие замечают, что он стремится, казалось бы, к невозможному – синтезу камерной конкретики и монументальной условности, станковой формы и элементов «большого» стиля. Пишут, что он ищет и находит новые колористические решения, вызывающие ассоциации с палитрой древнерусской фрески, что он по-особому внутренне драматургичен. Считают, что Валерий Васильевич воспринимает натуру не созерцательно, а, скорее, даже мистически. Искусствоведы так считают. И критики. А что думает дочь Валерия Чевелёва о своём отце, если честно? Наталья Троценко (Чевелёва) согласилась с нами поделиться. Публикуем без купюр!

 

 

И вот я снова на пороге мастерской – в этом пространстве, заросшем книгами, холстами и пылью, но столь по-своему уютном и любимом мною с детства...

 

Меня встречает Кис Кисыч Котейкин своим кошачьим пронзительным «мяу», что означает: папа давно уже за работой у холста и не обращает на кота никакого внимания.

 

 

Подхожу к мольберту, чтобы обнять отца и удовлетворить своё любопытство: над чем сегодня идёт работа? Ба! Да это же Пушкин. Что сподвигло?

 

 

– У меня своё отношение к поэту, – говорит папа. – Среди всех он, пожалуй, на первом месте. Помнишь: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…»?

 

– Конечно, помню! А почему именно эти строки всплыли в твоём сознании?

 

– Дело в том, что счастье – эфемерная вещь, которая сваливается на тебя и так же непредсказуемо уходит, а к воле человек всегда стремится. Это как бы переход в другое состояние.

 

– А кто на втором? – с лёгкой иронией спрашиваю я, – Лермонтов? – Портрет стоит неподалёку на полу и ещё не дописан.

 

В моём отце меня всегда удивляла начитанность и глубина познаний в литературе, музыке, истории, но и, разумеется, живописи. С таким багажом знаний и анализа их, на мой взгляд, он мог бы достигнуть каких-то высот, званий и т. п. Но отличительной чертой его является не то чтобы скромность, а, как бы это сказать, – невыпячивание, что ли. И ещё одна черта характера – кто-то бы назвал её «лень» (да он и сам порой ассоциирует себя с Обломовым). Но в действительности это желание перезагрузиться, и оно проявляется только после изнурительной «пахоты» над новой картиной. Тогда он залегает на диван с книгой и отключается от всего и вся. И сам нередко над собой подшучивает: «Такая гениальная голова такому дураку досталась». Папа считает, что его работы и отношение к людям и миру сами говорят за себя (и за него), что не требует титулов.

 

 

Лунная морозная ночь

 

Отношение – вот ключевое слово всех работ Чевелёва. Внутреннее принятие, участие и переживание, будь то человек, природа или аппетитная селёдка, глядящая на тебя с холста.

 

Я не очень люблю портреты, потому что не всегда наблюдаю физическое сходство с оригиналом. Хоть и понимаю, что в большей степени на передний план тут выходит внутреннее восприятие художника, он так видит человека, а тебе не всегда это кажется истинным. Но, рассматривая портрет поэта и писателя Василия Козлова, я прямо чувствую на себе его пронзительный цепкий взгляд и ощущаю, что свежим зимним днём он ведёт беседу именно со мной, а рядом отмеряют ход времени часы. Поразительно, как папе удаётся погрузить тебя в атмосферу каждого холста. Начинаешь чувствовать звук, запах и дыхание той картины, в которую проникаешь. У отца живопись очень поэтична, но и его поэзия пронизана живыми образами и музыкой:

 

 

Голубые купола

Беленьких церквушек,

Небо синего тона

Отразились в лужах.

Бабки к паперти идут,

Бьют поклоны низкие.

В храмах ангелы поют

Голосами чистыми.

 

Известный искусствовед и старинный друг папы Тамара Драница грозилась собрать все его стихи в единый сборник. Но, видно, опять подкачал папин характер: истинный художник должен писать картины, а не издавать стихи и не петь на сцене, даже если это у него неплохо получается. Хоть он и не профессиональный поэт и писатель, но его творческая натура так же талантливо проявляется во многом, даже в приготовлении еды. Он сам признаётся, что любит поесть и всегда готовит даже самые обычные блюда по-своему. Например, в жареную картошку добавит семена зиры – и она начинает «звучать» по-новому. Но равных ему нет в приготовлении мяса. А солянка и вовсе его фирменное блюдо, которое он готовит каждый год уже по традиции – на свой день рождения. Некоторые шутят, что если не будет солянки, то не будет и их за столом. Но, разумеется, все, кто любит и уважает отца, приходят, разговаривают, дарят необычные подарки, с аппетитом едят и так же аппетитно рассказывают анекдоты и смешные истории из жизни. Хоть окружение отца очень разнопланово (поэты, писатели, художники, музыканты, учёные и даже военные), но, на мой взгляд, братья-художники по неординарности поведения могут утереть нос многим.

 

Однажды зимой (это был юбилейный год Гоголя) отец забрёл в мастерскую к Александру Муравьёву, известному иркутскому художнику и другу детства. Тихон Муравьёв (сын Александра, тоже художник), Александр и папа задумались, чем они смогут отметить этот год любимого писателя. В то время отец носил достаточно длинную шевелюру почти до плеч, и все привыкли к его «образу льва». И у трёх художников не нашлось больше фантазии, чем подстричь папу под запорожского казака, оставив на голове только оселедец. После чего отец ходил по улицам, важно снимая шапку в поклоне перед прохожими, и поздравлял с Годом Гоголя, чем их или пугал, или радовал. В Союзе художников, где он одно время председательствовал, просто довёл работников до истерического хохота. Гоголю бы понравилось!

 

 

Танец быков

 

А вот ещё одна история. Как-то раз его друг Николай Башарин, большой художник, а был он роста невысокого, кругленький и очень обаятельный, привёз из Средней Азии халат. Халат выглядел богато, подарили его в Самарканде, и он очень радовал своего хозяина. Папа и Николай мирно беседовали в мастерской Башарина, когда тот неожиданно вскочил, надел халат и сказал отцу: «Пойдём на рынок!». Папа удивился и засомневался: «Что, прямо так в халате и пойдёшь?», мысленно приготовившись защищать друга. «Да, так и пойду!». Ну ладно, что делать? Собрались, пошли… На рынке, к большому удивлению отца, Башарина не только не побили, но приняли за своего! Самое лучшее, сочное, свежее очутилось у них в сумке! А отец, пытаясь сохранить непроницаемое лицо, следовал за своим другом по пятам, как русский богатырь-телохранитель. Как же они потом смеялись! Вечер удался! И таких историй можно рассказать, наверное, миллион!

 

Но есть и другая сторона веселья… То ли от невозможности выразить себя до конца, толи от того, что не всегда востребован и понят, отец, бывает, пытается уйти от реальности, забыться – тогда он начинает продолжительно экспериментировать с зелёным змием, и прекратить эти эксперименты может только он сам, уговоры близких и мольбы бессильны. Именно тогда его веселье оборачивается щемящим одиночеством. Ещё в молодости он написал картину «Бездомная собака» – говорит, что про себя.

 

 

Туман, разрезанный собачьим бегом,

Уже стекает каплями с листвы,

И гул собачьих лап при беге,

И шерсть шуршит в разбуженной траве.

Успокоенья нет, и нет отдохновенья

В природе, созданной, как будто для мечты.

И в нас самих глубокое сомненье

Перед приходом холода и дерзости зимы.

 

Самое интересное: даже когда он изрядно выпивший, то на каком-то параллельном сознании всё равно продолжает размышлять над будущей задумкой. Как-то раз папу спросили, глядя на его многочисленные незавершённые эскизы и рисунки, не хочется ли ему вернуться и закончить их, он ответил: «Хотелось бы, но мне намного интересней делать что-то новое!».

 

 

Осень

 

Хоть мои родители расстались, и основную роль в моём воспитании играла мама, но наше общение с папой практически не прерывалось. Помню, как-то отец встретил меня из музыкальной школы. Мы шли через рощу, вдыхая пряный аромат осенней земли и радуясь каждому хрусткому шагу, пройденному по ковру из сухой листвы. Разговаривали о композиторах, поэзии, о жизни – обо всём, шутили, смеялись, сочиняли маленькие стишки-экспромты (Кот усатый-полосатый ходит-бродит, страх наводит на мышей и на чижей!) и чувствовали единство душ. Он никогда не был идеальным – в моём понимании – отцом, мужем, да и дедом, но эти разговоры тогда, в детстве, да и теперь, помогают мне ощутить и реализовать мой творческий потенциал, насыщают меня, наполняют. Выстраивают, как кирпичики, фундамент моей личности.

 

 

БАМ, 1975 год

 

Я люблю своего отца, но не только как родителя, но и как настоящего художника. Однажды была на выставке именитого живописца. Но, уже глядя на третью картину, начала ощущать скуку, и мне захотелось уйти. А в папе меня удивляет, как его детское, свежее восприятие мира парадоксально сочетается с мудростью старика, и ещё удивляет потрясающее разнообразие его работ. Сам себя он называет упрямым реалистом. А я бы добавила, что реалист он с натурой романтика. Папа пишет маслом, акварелью, карандашом, сангиной, углем, использует монотипию. Его живопись и графику невозможно «переесть», но можно ими наполниться. Он всегда нов и интересен. Хочется рассматривать картины на близком и далёком расстояниях, возвращаться и снова разгадывать код иносказания.

 

Необузданная творческая энергия отразилась и в монументальных работах Валерия Чевелёва – в резьбе по дереву, росписи, декоративных рельефах. Мы до сих пор можем любоваться рельефом с мозаикой на Институте земной коры, рельефом с мозаикой, которую папа выполнял в соавторстве с А. Приёмышевым и А. Тирских, в Зимнем саду Дворца творчества детей и молодёжи. К сожалению, его витражи не пережили времена перестройки, как не сохранилось и берестяное панно в Доме быта. А есть и то, что осталось только в эскизах, но не нашло финансовой поддержки.

 

 

Автопортрет

 

Отец редко доволен своими работами, но всё же любимчики у него есть – например, картина «В сумерках по Таюре». Папа бывал в разных странах и городах, но с особым теплом вспоминает свои приключения в тайге рядом с рекой Таюрой. И то, как папа и его друг Анатолий Перегудов, художник и егерь в одном лице, сплавлялись по реке и жили в зимовье, заслуживает написания отдельной книги. Тогда отец привёз потрясающего состояния и красоты этюды, и мне кажется, он чуть-чуть слукавил, говоря о любви только к этой картине.

 

 

В сумерках по Таюре

 

Отец участвовал в различных городских, областных, зональных, всероссийских, республиканских и зарубежных выставках (Болгария, Финляндия, Франция, Германия). В своё время к 350-летию г. Иркутска был реализован проект С. И. Дубровина «350 лиц Иркутска» под руководством редакционной коллегии С. Ерощенко, В. Ежова, А. Иванова, выполненный в графике, где папа, Сергей Элоян, Александр Муравьёв и Тихон Муравьёв, каждый по-своему, отобразили тех людей, на которых можно равняться. Каждый автор был представлен 20 графическими листами. Всё это оформилось в одноимённый альбом. А сами работы были подарены Иркутскому историческому краеведческому музею.

 

Папины работы находятся в Национальной галерее Болгарии, в Иркутском музее им. Сукачёва, в частных коллекциях г. Иркутска у В. Бронштейна, Д. Баймышева и других. А также в частных коллекциях Франции, Германии, Южной Кореи, Китая, Монголии, Канады, Болгарии.

 

Он долго шёл и готовился к нынешней выставке, периодически откладывал по разным причинам. Вся его жизнь – это его творчество, а творчество – его воздух. Как-то раз, прижав меня к своему сердцу, он сказал: «Я преклоняюсь перед Богом за то, что он дал мне возможность прикоснуться к чему-то великому». А я благодарна Богу за то, что у меня такой отец!

 

 

Картина «Таёжный натюрморт» стала обложкой журнала «Иркутские кулуары» № 39

Иркутские кулуары