Понауехали тут

Север как каторга 

Историй тех, кто уехал, – множество, они разные, но я расскажу историю с неожиданным возвращением. Мой приятель Серега лет 15 проработал на алюминиевом заводе во вредном горячем цехе с испарениями фтора и ещё всякой попутной дряни. Первые месяцы работы дома, уже после смены, либо спал три часа мертвым сном, либо выворачивал желудок в туалете – настолько сильна была интоксикация. Подорвал здоровье, практически оглох, но болезнь не признали производственной, а просто сократили. Он собрал пожитки и отправился в другие края, на Волгу, откуда когда-то его родители приехали в Братск. В приволжском городе сибирская сметка и хватка работодателям глянулись. Практически с бетонного пола цеха Серега шагнул на мягкий ковролин администрации небольшого города. Получил неплохую должность и служебную квартиру. Почувствовал себя вернувшимся в другую, правильную жизнь. Но о нём чуть позже…

Я просто напомню, что почти весь север Иркутской области – пришлый по комсомольским путевкам: за длинным рублем, за квартирой и за запахом тайги. Мобилизация тысяч людей в советское время требовала устойчивой легенды, и она никуда не делась до сих пор. 

Но иногда с героическими носителями прошлого случаются казусы. Например, в Братске любые разговоры о городе и собственных заслугах начинаются со слов: «Я здесь уже 50 лет нахожусь» (цифра, разумеется, меняется). То есть речь идёт прежде всего о сроке, который с теми или иными заслугами отбыл уважаемый человек. В ином смысле – о временном отрезке каторги, которую он до сих пор отбывает. При этом говорящий словно забывает, что его собственные дети вообще родились здесь и живут едва ли меньше. 

И это восприятие Сибири как «временного наказания судьбой» передается другим поколениям. Даже внуки сегодняшних пенсионеров Братска четко знают, что где-то есть настоящая, теплая, сытная Родина, о которой самые старшие говорят со слезой, а Братск – это просто холодный «черновик» жизни, который стоит пройти только до определенного этапа. Внуки не догадываются, что на самом деле пожилые люди с теплотой говорят, скорее, об ушедшей молодости, чем о местности, хотя топография и чувства в любом случае связаны «семантическим полем». Мои родители тоже так говорили. Пока их внуки не стали ближе к появлению правнуков.

К слову, иркутянам это явление совершенно незнакомо. Во всяком случае, за 13 лет жизни в Иркутске я ни разу не слышал, чтобы кто-то начинал качать права в автобусе с фразы: «Я здесь уже 50 лет, и вы должны мне…». А однажды мне представился редкий случай встретиться с коренным жителем, ровесником комсомольцев-добровольцев, который родился в Братске. Ещё в том самом, который сейчас скрыт водами водохранилища. Я не мог не спросить его об отношении к «приезжим» и к словам об отбытом сроке. Дедушка посмотрел на меня внимательно и ответил: «Мы местные, нас мало, но приезжих мы никогда не любили именно за эти слова».

Но вернемся к Сереге. Его отец, глядя, как сын обживается в обетованном городе, тоже засобирался. «В эту мерзлоту не лягу, – нервно говорил он домочадцам. – Что хочите делайте, но на родине лежать хочу, в родной земле». Вместе с женой они собрали вещи, запаковали их в коробки. Начали подумывать, как выгодней продать квартиру и где выгодней купить похожую в городе своего детства и юности. Съездили к сыну. Посмотрели на старое – новое место жительства. Вернулись окрыленными. Но дочь ехать отказалась – ей, в общем-то, тоже хочется покинуть Братск, но отбыть в «другую Сибирь», более густонаселенную, хоть бы и в Иркутск. Просто зимой почти без снега она уже не может ни сама, ни муж, ни дети. Дочь даже деньги родителям на дом предлагала, не очень большие, но на одноэтажный хватило бы. Говорила, что квартира, мол, здесь останется, разонравится – будет куда вернуться. Родители решили повременить, но коробки не разбирали года три. Пока Серега не узнал нечто важное для себя...

Север как колония

Разумеется, всё лучшее или южнее, или за Уралом, и уж точно в Москве. Вот Лена М. уехала в Москву лет пять назад вместе с мужем и двумя детьми. Она воспитатель младших классов, муж водитель троллейбуса. Ну, казалось бы, какие перспективы? Те же классы, тот же троллейбус, но только уже без собственной квартиры. Однако все четверо счастливы. Лена зарабатывает 45 тысяч рублей в месяц, её муж около 70. На 25 тысяч снимают квартиру, 90 тысяч на прожитьё – немыслимые для Братска деньги для этих профессий. Дети учатся в хороших школах и планируют поступить в хороший вуз. Катаются семьёй на отдых в Европу, которая из Москвы гораздо дешевле. Хотя, не знаю, может, и врут про заработки, но с другой стороны – если врут, значит, сами верят, а что ещё человеку надо? Не в самих же деньгах счастье, а в их ощущении.

Чтобы понять, отчего везде хорошо, а Сибири плохо, яйцеголовые придумали, что «виновата» изначальная идеология пространственного устройства страны. Россия всегда (начиная со времен Ивана Грозного) осваивалась как колония. Это особый тип отношений между государством и подданными, при котором государство относится к подданным как к покоренным в ходе завоевания, а к собственной территории – как к захваченной и загадочной, требующей заселения и «окультуривания», направляемых из одного центра. Этот народ был своим, он говорил на «нашем» языке и был источником общего благополучия – и при этом все равно был экзотическим. Россия колонизовала саму себя, осваивала собственный народ*. Собственно, в СССР колонизация продолжилась уже на идеологической основе. 

Теперь страна возвращается как бы в своё «нормальное» состояние. Сибирь деколонизируется как может. То есть в классическом понимании этого процесса удачливые колонисты уезжают, а колонизированные лохи остаются. Оставшиеся меняют (как загадочно сказано в энциклопедии, где объясняется это слово) «социокультурную ориентацию и форму жизни». 

На эту самую «деколонизацию» навешивают ещё и опасный и крайне вредный сепаратизм, но дальше туманных рассуждений о «возврате богатств» и выравнивании уровня жизни сибиряков с уровнем жизни остальной страны речи не идет. То есть каких-то внятных, реальных и четких предложений я ещё не встречал. Хотя очень интересуют детали, например, кому, как, сколько и именно богатств, в каком виде и когда возвратят.

Лично мне разговоры о колонизации и деколонизации видятся несколько надуманными. Приезжаешь в Красноярск – видишь метрополию, уезжаешь в Братск или Усть-Илимск – понимаешь, что это колония, проезжаешь 240 километров из Братска до Тулуна – осознаешь: не-е-ет, вот она, колония, точно, но это пока не доберешься до Куйтуна… В сущности, это судьба не только российского Севера. В единственной стране, где ещё есть отчетливое деление на «тепло» и «холодно» – в Канаде, население сосредоточено на южной границе. Поближе к США. Хотя разница в уровне жизни в малых городах наших стран значительна.

После этих слов в Братске мне будут плевать в спину, но рискну сказать, что в целом идёт совершенно естественный и спокойный процесс миграции. Россия (СССР) его уже переживала, когда в сельской местности были введены паспорта (случилось это в 1974 году), и ежегодно по стране переселялось в города до миллиона человек. Аграрная страна превращалась в индустриальную. Не без перегибов, конечно, но куда без них? Писатели-деревенщики, писавшие «поминальные» романы об уходящей малой родине, стали первыми легальными диссидентами. Они, конечно, «лодку» не качали, но и попавшую воду вычерпывать не помогали.

Но сегодня индустриальные гиганты Севера уже не телега, которую можно в поле бросить и в областной центр податься. Сегодня миграция населения из индустриального Севера – это множественные процессы, которые запускают друг друга и ускоряют движение. То есть проблема постепенно выходит на энергетический уровень цепной реакции, когда в большой «деревне» до фельдшера два дня аукаться. 

Братск ускорился

Личные ощущения рядового братчанина говорят о том, что уезжают или уже собираются уезжать практически все, кроме него самого. Я сам, когда вижу, что в Братске, в моём доме, в моем подъезде не продается, а буквально «сбрасывается» как балласт четырехкомнатная, без преувеличения, шикарная по отделке квартира площадью 108 квадратов с мебелью и техникой за смешные для Иркутска 3,6 млн рублей (и это самый центр города), а на работе за 2 года коллектив сменился на 70% именно за счет уехавших, начинаю задумываться: а я-то что тут ещё делаю?

Немного сухой статистики. Исторический максимум населения города в 1990 году составил 289 500 человек. А, например, с 2002 по 2010 годы количество жителей снизилось на 12,8 тысячи. В 2011 году, когда численность населения была уже 246 374 человека, предполагалось (этот прогноз я слышал от председателя комитета экономического развития администрации г. Братска), что в 2015 году она составит 239,5 тысячи человек. 

Однако по данным на 2014 год численность братчан уже составляет 238 825 человек. При том, что рождаемость в городе на самом деле повысилась, приехало несколько семей из зоны затопления Богучанской ГЭС и несколько сотен человек – по программе переселения соотечественников из-за рубежа. То есть не будь этого искусственного притока – ещё тысячу–полторы горожан можно отнять смело. Получается, что с 2002 по 2010 годы (за 8 лет) количество жителей упало всего на 12,8 тысячи, а с 2011 по 2014-й (за 3 года) – уже на 7 тысяч. 

Причины отъезда, кроме чисто психологических, описанных выше, очевидны, но иногда спорны. Например, известный братский блогер Андрей Антоненков в «Яндекс-картах» банально измерил расстояния от алюминиевых заводов в Братске, Красноярске и Иркутске (от забора предприятия до центра города) и получил, соответственно, следующие результаты: 10,8 километра, 3 километра и 16,8 километра. Можно поспорить о розе ветров и рельефе местности, но в этом случае не стоит. Конечно, в Братске есть ещё и жутко вонючий ЛПК, который находится почти в городской черте, но эта проблема вполне решаема, и его «выхлоп» не чета алюминиевому по вредности. 

Спорно и отсутствие «перспектив» для развития. 

Тем не менее, почему Братск «ускорился»? Тот отток населения, который этому ускорению предшествовал, «вымыл» из города в первую очередь всех узких ценных специалистов. А сегодня такие спецы, на которых держится благополучие тысяч людей, учатся не просто десятилетиями, а всю жизнь. Город может позволить себе, например, установить в поликлинике магнитно-резонансный томограф (которого, кстати, в Братске так и нет), но позволить себе специалистов, которые будут обслуживать этот агрегат, а также правильно читать результаты и верно их интерпретировать, – отнюдь не всегда, поскольку это уже почти практикующая институтская кафедра. И траты бюджета вырастают на порядок. Дефицит врачей в Братске составляет 500 человек. При том, что врачи разные (мы же тоже не все отличники?). В городе (напомню, население Братска составляет почти половину Иркутска) один «приличный» детский хирург, один детский отоларинголог, один детский ортодонт… Продолжать? Не скажу за других, но в моей семье в разное время в областной центр ездили если не лечиться, то хотя бы для консультации почти все.

Вот буквально вчерашняя ситуация из отделения гнойной хирургии: на койке лежит больной со свежеампутированной ногой (это видно по красным бинтам), врач советует ему срочно (завтра!) ехать в Иркутск, благо есть договоренность. Больной, мягко говоря, шокирован:

– Доктор, да как же и на чем я поеду?

– Не знаю, но времени у вас немного. У нас нет оборудования, которое «увидит» эти сосуды, и нет специалистов, чтобы провести операцию. (Пишу, как услышал.) 

Немного похоже на диалог в прифронтовом госпитале, но дело не только во врачах. Местная коммунальная компания полгода искала сварщика пятого разряда на очень и очень хорошую зарплату. На лесопромышленном комплексе в ходе модернизации выяснилось, что квалифицированных и свободных строителей в городе больше нет. К слову, их в области вообще не нашли. Выписывали из Китая. Да, именно квалифицированных и именно из Китая. Последнего токаря местное профтехучилище выпустило года четыре назад. Лучший автомеханик города отбыл уж четыре месяца как… Копирайтеров на выборы не сыскать, но это я уже о личном.

А вы думаете, ежедневный поезд «Усть-Илимск – Иркутск» и несколько рейсовых автобусов «Братск – Иркутск» просто так ходят? Нет, это Север едет за 500 километров учиться, лечиться и иногда подрабатывать в Иркутск. Но это не агломерация, упаси Господи. Это от безысходности. 

Кстати, попытайтесь вспомнить, давно ли вы слышали какие-либо новости из Усть-Илимска? Вспоминаете такой город? Посмотрите на карте – он там есть. Вспомнили? Не исключено, что из Братска новостей с каждым годом тоже будет становиться всё меньше и меньше.

Да, и про Серегу. Жизнь подползает к пенсии. В том городе, куда он переехал, нормальная зарплата 15 тысяч рублей (зато тепло и даже виноград растет), а пенсия 6–8 тысяч. Но как северянину, пусть и бывшему, Сереге полагается, во-первых, сам выход на пенсию пораньше, а во-вторых, сумма её будет на 13 тысяч больше. То есть практически он «рискует» получать хорошую зарплату местного работяги. У Сереги, который трудился на Севере, да еще и в горячем цехе, по каким-то там формулам исчисления не хватило до «настоящей» северной пенсии всего-то полтора года работы в наших краях (опять же в горячем цехе). Серега возвращается. А вот уедет ли обратно – ещё вопрос.