А пуркуа па бы, пацаны, и нихт?

Вы это и сами, наверное, уже слышали: Институт лингвистики в Тарту (Эстония) объявил, что русский язык в течение ближайшего года может быть исключен из списка языков мира. Дескать, быстро загибается наш/ваш великий и могучий, и свидетельств тому – мильён. Конечно, эстонцы сейчас практически уже если и не откровенные враги нам, то, по крайней мере, друзья врагов, а потому мало ли чего они не напридумывают! Но… Даже в словах врага надо искать что-то полезное для себя. Во всяком случае, то, что у русского языка возникли очсерьезные проблемы, – очевидно, на наш взгляд. Прежде всего, потому, что наш «базар-вокзал» практически не рождает новых слов на основе родных корней. Новые термины и понятия являются заимствованными из других языков. Сегодняшний русский действительно можно назвать скорее «рунглиш», чем «русский». Как его, собственно, и называют тартуские лингвисты…

Иду в Иркутске, в районе Глазковского рынка… Вижу – на каком-то маломощном здании, в котором ютится кафе, гордо высится надпись «Syberia». Не сразу и понял, что это означает «Сибирь» по-английски! Да и как вот так вот сразу поймешь? Где-то отнюдь не в центре изначально захолустного российского городишки, в котором английским полноценно владеют от силы человека три или три с половиной (кроме, понятно, преподавателей), – такое торжество международного бизнеса! И не просто международного, а – абсолютно заграничного бизнеса, потому что на русском эту надпись никто продублировать не удосужился. Типа «Хрен с вами, аборигены! Мы тут ориентированы на другого клиента…».
Не спасает даже родная, аутентичная и в некотором смысле куда более вкусная надпись «Сарделька» по соседству с «Syberia». Ощущение такое, что ты чужой на этом празднике англоязычной жизни. Ну, или что – владельцы кафешки рехнулись. И пытаются от нас добиться того же…
Потенциал у такого желания – шоб мы все свихнулись! – велик. Сродни нашему и, видимо, уже бывшему, языку. Погуляв с часок по другим районам Иркутска, мы обнаружили не просто достаток иноязычных названий, а – изобилие, достойное описаний самых изобильных изобилий. Я, кстати, не слишком сложно выражаюсь сейчас на русском?
Хотите приукраситься – с помощью одежды или манипуляций на теле? Плиииз: Belconti, Le Fleur, MaxMara и так далее. Хотите перекусить? Вообще без этих самых – без «ноу проблем», как грицца. Lancelot, Marco Polo, Traveller`s Coffee, Samoto, Kokopoko, Eterno… Да у нас практически невозможно найти съедобное заведение без англо-, итало-, японо- или китайскоязычного имени! Нихт! Совсем нихт.
А вот почему это сделать нельзя – хороший вопрос. Ответ на него можно растянуть до размеров доброй диссертации или цикла эссе. Тут же ведь параллельно возникают дополнительные вопросы – хотя бы традиционные: «Что делать?» и «Кто виноват?». Как минимум. Но растягивать и усложнять сегодня ничего не будем – ограничимся версиями элементарными. И первой будет такая…
А туповат наш народец-то, оказывается! Туповат. Не в состоянии думать, а следовательно, вести речь. А тем более – придумывать речевые новообразования, развивать язык. Нашему журналу, между прочим, эта версия близка давно, потому что нашим авторам часто приходится сталкиваться с недопониманием отдельных читателей из числа чиновников и бизнесменов. Те вменяют нам, впаривают (вот чуть не сказал – «инкриминируют»!) как недостаток слишком, по их мнению, стилистически разнообразный слог. Тот самый слог, который предполагает неожиданные словоформы, но, как правило, эти словоформы строятся на основе именно родного, русского языка. Или пытаются адаптировать иные языки к нашему… Многим чиновникам и бизнесменам просто противен такой вычурный слог. Куда красивше слог другой – обвинительного заключения. Ближе он им как-то, что ли?
Вторая версия – жесткач не меньше. Потому как объясняет всё нашей необразованностью, неграмотностью. Малограмны мы, как любит шутить один из моих друзей. И это тоже правда!
До сих пор удивляюсь, насколько лихо, вкривь и вкось, ставит запятые поколение журналистов 30–40 лет от роду. Даст ист фантастиш! Но поколение «до 30» с запятыми вообще не в ладу. И не только с запятыми. А как тогда, позвольте вас спросить, милостивые государи и государыни, знают и «владеют об» родной русский язык НЕ журналисты? А те же, допустим, чиновники и бизнесмены? Или менеджеры любого звена, обычный офисный планктон? Очень никак. Смею вас уверить!
А не владея языком своим, многие из них понимают, что можно создать иллюзию своего образовательного благополучия за счет использования языка чужого: инкрустируешь речь какими-нибудь буржуйскими «процессингами» и… Процессинг пошел – необходимый свет величия льется через все щели… И он действительно льется. Ой, через щели! Потому что коллеги столь же необразованны и неграмотны. И кроме родного, не знают еще и иноземных языков.
Сравнительно давно, в ХIХ веке, в России уже была подобная пора – искренней влюбленности в иноземный «базар-вокзал». А привычку к месту и не к месту ввертывать ловкое «пуркуа па» и прочие оборотцы классик обозвал смесью французского с нижегородским. Да-да, во времена, часто относимые к разряду былых, тоже хватало тех, кто при наличии отсутствия необходимого воспитания (сиречь образования) хотел выглядеть эдаким «филантропом». Ну, вы понимаете!
Википедия утверждает (и нет причин ей не верить), что так называемая смесь французского с нижегородским – крылатое выражение, означающее смесь различных, и зачастую весьма противоположных по духу и не особо совместимых, вплоть до смешного, компонентов. Привычка смешивать, привычка бездумно заимствовать компоненты иноязычной лексики, как я понимаю, активно вошла в обиход еще при Петре I. Из-за него, вероятно, она и застряла в психологии россиян надолго – всё, что делал Петр I, окуталось в сознании потомков настолько сильным флером правильности, что не брать на вооружение такие привычки казалось неправильным по определению. Типа: могёшь по-французски засобачить фразочку – правильный пацан! То бишь по-ранешнему – благородного происхождения или прогрессивных взглядов. Вольтерьянец, блин. Не могёшь? Лузер, лох. Это уже по-нынешнему.
Вспоминаю, как становился участником казусных ситуаций. В Лондоне, например, один мой приятель чуть не вызвал коллапс трудовой деятельности целого магазина. Он изрек на кассе фразу: «Гив ми уан пОкет, плиз!». Кассирша остолбенела. Мой приятель повторил про пОкет. А потом еще раз. И еще… Кассирша впала в кому. А за нами образовалась очередь из терпеливых британцев.
Он бы не умничал, не хотел бы показаться модным и крутым – своим среди своих в столице мирового гламура – и элементарно показал бы пальцем. Показал на пакет, который ему был нужен. А он стоял и долбил и долбил: «ПОкет! Плиз. ПОкет!!!» Вместо «пЭкет»… Кое-как вывернулись из ситуации. А то ведь это был магазинов компакт-дисков, и никакими пОкетами-карманами там не торговали…
А еще один мой приятель удивил меня тем, что, вернувшись из Москвы, вдруг отреагировал на что-то: «Это не айс!». Раньше, до Москвы, он ничего такого не говорил. Был вполне себе нормальным иркутским малым, который не в совершенстве оперирует английским языком, но и не настаивает, что – оперирует. А тут… Объяснить, что за холера эдакая «не айс», он не смог (или не пожелал), но почему-то так разочаровал этим своим английским нижегородским – дурацким сленгом для подростков с окраин, мечтающих казаться обитателями Челси! Не айс, чо-то, мне ваш «айс», пацаны. Может, лучше на языке Чехова и Шолохова будем общаться?
Впрочем, обе эти версии – о туповатости и малограмности русскоговорящих – мы не хотели бы считать главными. Пардонтий, но не хотели бы. Сори. Главной все-таки нам представляется тема вот какая… Мы – народец увлекающийся. И добрый. И восприимчивый. И умный, конечно же. И почему мы так легко берем на вооружение все эти идиотские «паркинги», «перфомансы», «коучинги» и «процессинги»? А потому что в процессе мы! В процессе изучения окружающего мира со всеми этими, входящими в мир в качестве бесплатных приложений, англиями-шманглиями и их языками. Мы – в состоянии понимания, чего это, собственно, происходит вокруг, а? А потому берем на пробу из многообразия всего этого вокруг нас, как на рынке, какую-нибудь невиданную доселе диковину вроде запупыристого иноземного словечка и пробуем – на язык: а как оно там отзовется, каким вкусом-привкусом? И берем то, что отзывается. Что не отзывается – выбрасываем к едрене-фене. Разве нет?
Мы, то есть, нация, которая находится в развитии. Мы лишь формируем свой язык, лишь приступили к этому всерьез – в отличие от наций, которые давно прошли этот этап, насытились языковыми заимствованиями и теперь не способны обогащаться за счет этого. Мы – живая в этом смысле нация. И молодая. Да здравствуем мы!

Андрей Старовер

 
P.S: Между прочим, господа модные грамотеи из кафе на Свердловском рынке, Сибирь по-английски пишется как Siberia, чтоб вы знали! Вам дай волю, вы и великий и могучий язык Шекспира эдак загубите! Ему и так трудно – на него плотно насели сейчас выходцы из Африки и Азии. Представляете, какие речевые выкрутасы вытворяют они? А словечко «Syberia», которое вы ненароком нанесли на щит вашего заведения, – это название приключенческой компьютерной игры, созданной в стилистике стимпанка французским автором Бенуа Сокалем. Она является первой частью дилогии таких игр. Но пожрать же к этому не имеет отношения, нет? Или в нынешнем словесном бардаке это неважно?
Кстати, о бардаке… Почему бы нашим депутатам не приложить руку (и язык, безусловно, тоже!) к тому, чтобы поспособствовать малость выживанию родного лэнгвича? Почему не принять региональный закон, ограничивающий письменное и устное использование «нижегородского французского» в публичной сфере – в той сфере, которая касается всех нас? И запрещающий, в частности, использование иноязычных названий в тех случаях, когда они не имеют перевода на русский язык. А сказал, например, «айс» прилюдно – и ррраз! – попадаешь на штраф в 1000 рублей. Жестко? Ну да! А пуркуа па бы и нихт?