Жуки и Дожди

Мало было мне приключений по бескрайним просторам Руси и самобытных грёз, так нет ещё – подрядился в экспедицию. И в какую: не за золотом, не за валом безбрежных лесов, а всего-то за жучками. То, что бодрые ноги хорошо вентилируют даже самую пуленепробиваемую голову, я уже давно заметил. Хреново стало жить, слишком прогнозируемо и скучно – так кинься ты на амбразуру перспективы, устремись воробьём в безудержную даль.

И тебе полегчает, вспомнишь сразу, зачем живёшь. Стремительный, как оса, почуявшая сладкое, я закидал минимум в сумку. В драных джинсах, небритый и лохматый, без копейки денег, я пришёл к отправлению поезда. Доктор Борман был рад меня видеть. А мне было неловко за своё безденежье. Но пока мы, потные, перегружались в вагон, моя мнительность чуть-чуть рассосалась. А когда, лишь состав тронулся, нарезали мягкое сочное сало и разлили пенное пиво, всё стало не страшно натянутым, а до боли близким и сытым, как вкус родного очага. Смеркалось быстро, и пейзаж плыл калейдоскопом станичных огней, плавно качая наши телеса. Отправление поезда в светлые дали придало свою векторность жизни, идти на работу не было никакой необходимости, и даже отсутствовала некая возможность закадрить равнодушную деву. Для доктора и его ассистента солнце источало боль за неудовлетворённую прохладу, и они, будучи поражены саранчой и испариной хронических невзгод, вздыхали нелегко – пыльное марево окрест грозило жирной комариной похлёбкой и обильным жучьём. И правда, только мы высадились на малой станции Дыристуй, оттопали пару километров пешком во влипчивом обрамлении рюкзаков, как нам тут же попался ёжик при степной дорожке.

– Он мой! – вскричал ассистент, который был вообще-то специалистом по лягушкам. Но тут его распёрло от небывалой удачи, ведь в Забайкалье ежей практически не попадалось.

– Ни жука себе! – вторил ему мистер Борман. Всех нас переполняла истома лёгкого пути. Когда не надо никуда спешить. Когда все твои трофеи – как подножный корм: никуда не сбегут. А все горизонты равны нулю.

 Осклизлая сырость полей аукнулась нам лишь тогда, когда мы по железке добрались до её пересечения с автодорогой, размытой, как после бомбёжки. У перекрёстка холмилась могилка 16-летнего пацана, неизвестно каким образом сбитого насмерть поездом. Шагая в тапках по жидкой отмели ручья, я обернулся на утробный вскрик ассистента. Оказалось, что сей массивный дядя с пузатым рюкзаком на спине увяз по самый пояс в грязи. Решил он обойти двухметровую протоку и попался, как бегемот в глинистом грунте. Земля втягивала в себя, правда, решив сразу нас не заглатывать, а предварительно вымочить, при том поджаривая периодически на солнцепеке. А мы всего этого не ждали, не знали о своей бесплодной участи в этих странных степях. Добредя до пары клёнов, мы подкошенно попадали. Хотелось лежать и спать…

 Пять бутылок водки были опорожнены под воспоминания мятущейся юности. Пепел прелого сухостоя был как дурман никогда не прекращающейся у костров дикой жизни. Тоска городов была смыта и забыта. Воспоминания казались тяжкими снами зэков. Тревога необжитых катакомб сменилась пасторальной расслабленностью душевных сумерек. Спали вповалку, но на рассвете пришлось оборачиваться целлофановой клеёнкой от чудовищно нагнетавшегося безостановочного дождика. Всё это пока казалось до нелепости пустяковым. Ну, окропило своих грешных небушко, да и всё. Но на самом деле это был отдалённый раскатистый впрыск неумолимо надвигавшегося на нас из Монголии тайфуноподобного шквального недельного ливня. После сытного перловочного обеда мы пошли на сопки, искать так нигде не попадавшихся жучков–паучков. Поднялись на самую высокую горку, оглядели окрестности и сообразили запоздало, что нам скоро будет худо...

Вдали свирепым туманом надвигалась съедающая всё своим серым гнётом пелена влажности. Сначала мы хотели, по наивности, укрыться в хлипком распадке. Но потом с великим трудом выбирались по совсем раскисшей под нами грязнеющей землёй на твёрдую мель. О, что за чудо-дождь пошёл! Мелкий-мелкий, как морская пыль. Доктор Борман дал нам приказ, и пошли мы в гору, будто обречённый на забой скот. Под проливной влагой ведёрной, накатистой, неотвязчивой. Шли так целый день, стопы разбухли, тело трясло.

 Наконец под вечер понуро прибыли в бурятскую баню и дрыхли там, испросив на то позволения у коренных деревенских жителей, снисходительно приютивших нас. Помнится, ассистент ещё пытался было упираться, говоря, что они с доктором скромные научные работники и не к лицу им навязываться в сельский хлев. И ведь хотели на полном серьёзе переночевать в превратившейся в сплошное болото степи. Но не нашли ни одного клочка суши, где бы можно было поставить палатку. Надежды на рыбную ловлю ассистента рухнули ещё раньше, но зато лягушенций малых он набрал полные карманы и потащил с собой домой в город.

 Накормил я горемычных ботаников жирной кашей с тремя банками тушёнки и килом перловки, сваренной на уличной печи бурят. Колдовал над варевом почти час, зато потом все были довольны и долго приходили в себя от внезапно обретённого изнутри тепла в избе. С утра даже чая не попили – так спешили, а напрасно, ибо, дойдя до станции за пару часов, поезда ждали аж до вечера. На остаток денег мы закупили пива, развешали вещи для просушки тут же, на перроне, где ходили куры, было безлюдно и пусто, как в самой настоящей деревеньке…

 Последний этап нашего вояжа запомнился грандиозной попойкой. Друзья мои в пьянке не знали удержу, а мне было не до того, чтобы ещё перегружать своё хлипкое сознание чем-то. Казалось, мы спаслись от селевого потока в горах – и это чудо, куда уж тут пить! Но нет, в соседнем купе оказались пьяные поляки, едущие в ад, свой ли, чужой, но они не преминули затащить туда и моих уже обмякших от пива друзей. Водка с селедкой, крутыми яйцами и в тупом славянском угаре панибратства…

 Я просто сидел и общался с девушкой из Улан-Удэ, едущей покорять Москву. Для меня её надежды на сладкую жизнь были забавней прелести нажирательства до беспамятства. Помнится ещё, 120-килограммовый доктор чуть не сломал мне рёбра, когда, пытаясь забраться на верхнюю полку, перепутал её с моей и своим могучим коленом почти протаранил мне мою хлипкую грудь. Еле тогда увернулся.

Холодные воды и высокие горы

 Катер «Ракета» был почти полон туристов. Небо было хмуроватым. А Байкал – ледяным. Ветер и скорость делали свое дело, выгоняя отдыхающих на верхнюю палубу и сгоняя обратно в каюту. Азарт поездки испытывали все, даже сухие немцы с глянцевыми торбами многочисленных чемоданов. Сдержанно переговариваясь, они смотрели за борт. Выйдя в Больших Котах, отдыхающие сразу разбились на группки по интересам. Тех сухопарых дойчей забрал местный мужик, водрузив их глазурный скарб на мотоцикл.

 Мы же остались перед выбором: идти осматривать местный музейчик или кидаться покорять байкальское побережье. Отдав дань духам сих мест в виде платы за свежемороженый омуль, я с москвичом, приехавшим на Байкальский экономический форум в качестве участника и соответственно, кстати, одетым – офисные туфли, строгие брючки и уютный свитерок, решили прогуляться километров за сорок по побережью.

Собственно, я-то уже в третий раз намеревался пройти этот маршрут, а вот то, что офисный столичный клерк так легко и бездумно согласился на рискованный вояж, я всерьез не воспринял вначале. Но одному идти всегда скучно, а тут собеседник всё же.

 Осенняя хмарь особо не ощущалась, пока не начал накрапывать нудный дождик.

Красотища, к которой не привыкнуть за одну человеческую крохотную жизнь, вовлекала.

Обрывы и щебенчатые скалы, поля и сопки, желтеющие уже чащобы оттеняли тихоокеанскую мощь сибирского прозрачного моря. Папановское «Момэнтом у морэ» и тут казалось актуальней некуда: только оступись на крутой узкой тропке – и ты покойник.

О смерти и не успеешь подумать, как свалишься со стометровой кручи с переломанной шеей. Говорили мы о женщинах и о утяжеляющейся в связи с их водворением в нашу жизнь работе, которую надо выполнять быстро и хорошо, чтоб много денег, соответственно, получать.

 Лично я держался позиции, что только на бабу пахать очень глупо – жизнь ведь одна, а москвич, лет на десять меня постарше, был настроен более конструктивно, компромиссно. Дескать, если чего-то хочет женщина – значит, того требует Бог для продления твоего рода. О завышенности чужих планок и заниженности собственных самооценок мы уже и не заводили скорую речь, сбиваемую дыханием при ходьбе. Фразы выдавались короткие, да и те на бегу. О самом наболевшем, нерешённом и внутренне непреодолимом каждым из нас говорилось вслух.

Пробежав таким скорым макаром километров двадцать, попеременно всё ещё фотографируясь, мы наконец дошли до мыса Кадильного. Масса бревенчатых летних избушек и хмурый бородатый егерь, с пренебрежением воспринявший двух тощих остолопов с пакетиками наперевес. Выяснив, откуда мы и куда, в спасительном кипятке отказал нам категорически. Что ж, и получаса не теряя, уже на ходу слышали его советы – вдогонку – о дороге: «За пирамидой спускайтесь к воде и идите по берегу с километр до лесенки». Какая такая пирамида тут, рукотворная или природная, от досады и не уточняли. А зря, поскольку мы эту горку таки проскочили, а была она в виде прямоугольного холма. Сообразили, что зашли в полный тупик, только когда тропа закончилась над жутким обрывом, и нам пришлось скатываться по грязной сыпкой щебёнке к бережку. Влажности было много в атмосфере, но всё же хотелось пить из-за быстрой ходьбы. Камни, сваленные как попало, волны, бьющие о них, норовящие обдать пеной и нас. Ступни подворачивались, в башмаках давно хлюпала жижа, руки немели от холодины. Скорей, скорей, твердил москвич, самолет у меня завтра!

 А уже смеркалось – была осень… В полных потёмках пришли мы к бане, в которой парились с полдюжины мужичков. Уж они-то нам и заметили, что мы маньяки, но чудом до турбазы всё же дошли – она оказалась всего в паре километров от прибрежной баньки. Припаркованный у кромки воды уазик показался нам настоящим космическим кораблем!.. Раз есть в такой глуши машина, значит, на ней можно добраться будет и до настоящих больших поселений людей. Ладно скроенные просторные избы светились безумно притягательным светом. На отшибе стоящий терем оказался забит полупьяными подростками обоих полов. Вознамерившись налить водки, пацаны тут же заинтересовались, откуда мы, сколько у нас денег, занимаемся ли мы спортом. Гопники, в общем. Потенциальные жертвы угодили в достойно расставленные малолетками силки. Выпив по стопке, мы, по счастью, были уведены от беды подальше подоспевшим распорядителем этого санатория. А уж он-то отвёл нас в дальнюю огромную избу с камином, дал нам сухих дров и оставил ночевать совершенно бесплатно. Чудо дикого огня для отсыревших и насквозь промёрзших было как явление Богоматери. Сырой, уморительно скользкий омуль с солью и зелёным луком с чёрным хлебом вприкуску показался мне тогда божественной пищей, вкусней которой не бывает! Москвич ждал только горячий чай, сырой рыбой побрезговал.

 Огонь, огонь, горячее, обжигающее руки пламя – что может быть бодрей?!!

Вскоре забурлила поставленная прям на поленья кастрюля с водой из нашего сибирского моря. Имея лишь спичечный коробок заварки, решили растянуть заварку эту раза на три. Щепотка чая на миску – и жди, смотри в пламя, уважай себя за удачный спринтерский забег по горам. Такая жизнь веселей, чем смерть у обочины формирующегося с каждым днём нового мирового океана. Смех сквозь слёзы. Говорить не хочется, только яростно вскрикивать от удовольствия. И вдруг я поднимаю голову от камина и наталкиваюсь на морду лося. Страх сменился удивлением и восторгом, когда разглядел всю махину рогов и мощь длинного черепа с ноздрями-блюдцами, закрепленную у стены над длинными лежаками. «Этот лось занял мой последний кадр!»– устало молвил отрешённый москвич. И когда эти жители метрополии успевают закадрить и учесть каждую достопримечательность этих мест?! Зафиксировал, понимаешь, и дальше хожу, скучаю, а мы тут удивляться не устаем!

 Отваренный рис с тушенкой оказался таким вкусным, что съели махом всю большую 3-литровую кастрюлю. Усталость обрушилась после насыщения, завалив ватным теплом все поры души. Тело было расслабленным и разбухшим, как свежий сваренный омуль. Накатила отчужденность от него, казалось, что аура расширилась в несколько раз.

Думать и особенно двигаться ни за что не хотелось. Только спать.

 Утро началось задолго до пробившего завешанное ивняком окно шума дождя. Вот только ливня и не хватало тут! Слякоть из ботинок у камина ещё не совсем выпарилась, тела страшно болели от перегрузки вчерашней и казались напрочь отбитыми, чужими. Еле-еле разминаясь, растопил я лучиной костер, а москвич опять заладил про свой самолет. Даже от чая наотрез отказавшись, он последовательно перекладывал всю свою вину за возможное опоздание на борт воздушного корабля на меня одного.

 Дождь перестал нас пугать своим скрипучим обсыпливанием. Восемь километров мы сделали примерно за полтора часа, к полудню достигнув села Большое Голоустное, где нас приютил горячим чаем с молоком вечно пьяный друг мой, бывший лесник Виктор.

Обменявшись координатами с москвичом, мы поклялись переписываться, но он пропал, как только сел в уходящий тут же в город сельский автобус. Видимо, не простил мне того, что я так заставил его перенервничать из-за возможного опоздания на его долбаный самолет. Но ведь я и не прельщал его скорым счастьем. Предупреждал по-мужски, что 40 км по горам и долам – это не марш-бросок по асфальтовой дорожке. Но он не вник сразу, затаил обиду, бедный одинокий московский менеджер.

В общем, по побережью Байкала таскаться лучше всего с человеком подготовленным.

На край земли

 Вся моя жизнь есть бесконечный побег из всевозможных социальных психушек. Только я начинал понимать, что это будет извращённое приспособление к чему-то, – сразу ж уходил. О чём бы ни шла речь: об учёбе, престижной работе или даже выстраивании долгих дружб – голос внутри звал меня всё оставить и идти на поиски свободы и смысла. Совсем новых! Последний побег состоялся к Тихому океану. Три дня и три ночи я проехал с якутами на фуре до поворота на Тынду. Вещий Цой, водка по вечерам, сон на полу, ландшафты в тумане и извивах трасс. Потом начались перекладные и пеший переход через рукава речки Зеи. Общение и тепло. Вёз меня глава поселения Кульдур, начальник транспортной милиции из Биробиджана. Ел воду и пил я воздух. Ночь давила на мой разум беспробудным сырым мраком. Зачем сие?

 Но вот удалось ночью перешагнуть Хабаровск, и до Владика оставался один дневной переход. Пекло началось отчаянное. Взяв с утра в поселке Бикин полторашку молока, прошёл пешком все перекопанные участки дорог с имитацией возводимых мостов и браком ровных покрытий чёрного цвета сантиметровой толщины. Наконец – военный «КамАЗ». Он шёл из-под Хабары до Артёма – а это уже пригород Владивостока ведь… А там вышел я буквально в пустыню Сахару: белая мелкая пыль, свеженасыпанная белая же щебёнка. И никто не берёт! До Владика километров 40 остаётся… Машин масса, ну и мрак! Наконец останавливается один сердобольный грузин по имени Велоди: да, мне туда. Он подвёз меня к какому-то женскому монастырю, где рядом было море. И закат алел уж. И железка перерезала прибрежную полосу, и никого вокруг. Кроме ветра и волн. Был бриз.

 Скорее к друзьям! Меня не узнали… Но были рады, хоть и вызвал я даже настороженность видом своим. Никто ведь из ставших профи людей стопом уже не ездит. Отпала необходимость. Наутро выезд на острова. Катер, скарб, под завязку закиданный продуктами. Чуть пива, брызги волн соленейших. Меньше часа – причаливаем неизвестно где, но тепло… Тут есть даже люди! Кидаем им трос. Они смотрят на нас радостно-изучающе. Странно! В итоге в наш лагерь набралось сначала девять человек, а потом и вообще аж пятнадцать. Кругом, правда, было море. Сверху над островом возвышался настоящий тропический лес. Все приехали вроде бы пить. Ели только вначале. Еле-еле вошёл в колею, где не пить и когда есть. Но на второй же день пошёл изучать остров. Остров Рикорда длиной 4 км. В форме восьмёрки. Половина его полога и равнинна. Вот там и перешёл на тот берег. Он оказался скалистым. С массой прижимов, прибоев, скал… Решил с этой стороны выйти к противоположному берегу, где был наш лагерь. Оказалось, странно и страшно я поступил. Вымок до нитки. Море било о скалы, било по мне, ползал по заливчикам на ощупь, пытался раз пять залезть по осыпям наверх. Тщетно. Поранил руки–ноги, потом все нарвало… Наконец чудом мне удалось покорить вершину. От усталости даже и не радовался уже. Только шёл, как зомби, по верху острова к лагерю… Трава сверху наигустейшая, колючая местами, небо ясное, и кругом ещё масса островов. На следующие дни поплавали. Потом появились акулы. Потом стало тяжко лишь загорать. Потом подвернулась оказия выбраться с острова. Соль въедалась всё сильней в кожу и кровь. Надо было отходить и от загара, и от беспробудной влаги со всех сторон. Сбегать.

Автор: Михаил Юровский